Перейти
00 – оглавление
002 - параметры в начале книги - издательства
kom -Комментарии.
kons1 - Конспект
lit - Список литературы.
page - Данные о страницах
pril - Приложение.
pril2 - Приложение дополнительное.
prim - Примечание
PU - Предметный указатель.
UI - Указатель имен.
za - Данные типографии, в конце книги.
zz - Аннотация
АКАДЕМИЯ НАУК СССР - "•" Ордена Трудового Красного Знамени Институт мировой экономики и международных отношении
И.М.САВЕЛЬЕВА
модели и идеалы
Ответственный редактор доктор экономических наук И. Е. ГУРЬЕВ
МОСКВА «НАУКА»
ПРЕДИСЛОВИЕ
В XX веке, несмотря на присущий ему динамизм, появилось на свет сравнительно немного новых идеологических концепций. Основные системы (консерватизм, либерализм, марксизм) возникли еще до начала нашего столетия, а в XX в. лишь апробировались, модифицировались, приспосабливались к изменившимся обстоятельствам. Нынешний век во многом исчерпал ресурсы фундаментальных социально-политических концепций, проверив большинство из них на практике. Альтернативные идеи общественного развития, являющиеся мировоззренческой основой новых социальных движений,— это попытка выйти за рамки традиционных идеологических систем и осознать, синхронно со временем, проблемы и конфликты, возникающие на исходе нашего столетия, прежде всего через систему категорий и ценностей, в которой понятие «человек» является центральным. Сегодня все настойчивее звучит мысль о том, что надо не переделывать мир, а стремиться к гармонии с ним, не покорять природу, а сохранять ее, не создавать «нового» человека, а исходить из его творческих возможностей.
Выработка представлений о целостности и взаимозависимости мира предполагает создание общего пула конструктивных социальных идей в существующей двухполюсной системе идеологии. Новые социальные формы, поиск которых ведет человечество, не возникнут «без многочисленных проектов, моделей, исследований и экспериментов, которые помогут преодолеть пропасть между тем, что необходимо, и тем, что возможно»1.
Для понимания характера и форм альтернативных моделей и содержания альтернативного идеала очень существенно то, что они вызваны обострением идейных и духовных противоречий современного общества. Здесь
важным является именно сочетание сложной идейной ситуации, выразившейся в трансформации либерализма, консерватизма и социализма, и духовных исканий в сфере морали и религии.
В контексте анализа новых социальных движений необходимо строго дифференцировать понятия «идея» и «идеология». Если мы в дальнейшем будем говорить об идеологии, то лишь теоретически, вычленяя субстрат разрозненных и эклектичных альтернативных идей, в известной мере моделируя их как идеологическую общность. Сами теоретики и участники новых социальных движений не приемлют идеологию как понятие, видят в ней средство политического манипулирования и не употребляют этого термина, применительно к своим концепциям.
Идеи альтернативного устройства мира уже рассматривались советскими исследователями 2, и в нашей работе учтены их основные наблюдения и выводы. Это позволяет не подвергать специальному рассмотрению ряд проблем, входящих в принципе в предмет исследования: философские основы альтернативного мировоззрения, особенности альтернативной контркультуры, антивоенную концепцию и деятельность участников новых социальных движений и некоторые другие. В задачи работы не входила также инвентаризация «прикладного» раздела альтернативной идеологии — программ, манифестов, деклараций, листовок и т. д.
Некоторые вопросы автор считает возможным в данный момент лишь поставить, понимая, что они — предмет будущего анализа. Их отнесение на перспективу во многом объясняется объективными причинами: незавершенностью развития самого объекта исследования, несовершенством прогностических возможностей, гносеологическими факторами. Ждет ответа, в частности, вопрос о том, до какой степени альтернативные идеи являются прообразом грядущей действительности. Актуальным в связи с этим представляется также определение «общей зоны» (она не так обширна, как может показаться на первый взгляд) между «новым политическим мышлением» на Западе и в СССР. Впрочем, ответ на этот вопрос даст само будущее.
Замысел предлагаемой читателю книги состоит в том, чтобы дать научную и политическую оценку альтернативных идей, последовательно выявляя их исто-
рические, социальные, культурные корни и связи; рассмотреть совокупность альтернативных взглядов на императивы общественного развития в разных контекстах. Альтернативные модели анализируются как реакция на комплекс современных проблем — технологических, социальных, экологических, духовных, культурных и т. д.; как качественно новый этап в эволюции антибуржуазной политической и культурной традиции; как набор моделей, лежащих в основе социальных экспериментов альтернативного движения; как поиск «третьего пути» за пределами традиционных идеологий.
1. Введение в альтернативное мировоззрение
«Исторически мы в определенной степени приближаемся к концу Западной Римской империи, причем ранние формы идеологических процессов средних веков уже проявляются в некоторых конкретных видах деятельности, в которые вовлечено движение «зеленых»
(ДЖ. ГАЛТУНГ)
Альтернативное общество, в описании его противника западногерманского политолога О. Ренна ничем не напоминает современное. Оно состоит из небольших (до 2 тыс. жителей) поселков с коттеджами на одну-две семьи. К ним примыкают земельные участки, на которых выращивается все необходимое для жизни. В хозяйствах используется солнечная энергия биогаза. Крупных промышленных центров не существует, нет высотных домов.
Города разделены на множество отдельных экономических районов, функционирующих на основе самоуправления и самообеспечения. В них преобладают небольшие ремесленные предприятия и коммунальные мастерские, централизованных производств немного, поскольку территориально места работы и жительства совпадают, автострады упраздняются. Основное транспортное средство — велосипед. Для дальних путешествий (например, во время отпуска) служат электромобили и электропоезда.
Использование воспроизводимых источников энергии и экономных в отношении сырья технологий определяет характер производства в целом. Применяются лишь небольшие машины, обеспечивающие потребности ремесленного труда. Нулевой экономический рост замедляет темпы технического прогресса. Различия в доходах, а тем самым и престижное потребление постепенно преодолеваются.
Политическое управление децентрализовано, основано на базисной демократии, на прямых формах участия людей в принятии политических решений. Отдельные общины, в значительной мере экономически авто
номные, живут своей замкнутой политической жизнью. федеральное правительство или правительства отдельных земель занимаются лишь общенациональными и международными проблемами.
Принципиально изменяется стиль жизни людей. Разделение труда упраздняется, каждый выполняет множество различных функций и, таким образом, приобретает возможность всестороннего развития своих способностей. Этому соответствует система образования и локальная структура производства. Твердая ориентация на сотрудничество и устранение конкуренции создают предпосылки для коллективизма, уничтожают авторитарные структуры господства и приводят к более гуманному стилю жизни.
Завершая это описание, его автор вопрошает: «Является ли этот социальный проект «утопией или возможной действительностью, моделью для политики 80-х годов или опасной мечтой поколения, пресыщенного потреблением, которая впоследствии .обернется кошмаром?! Или это ... просвет в мире, упорно готовящем свою собственную гибель производимыми им ядами и химикатами, лихорадкой потребления и разрушением природы»?3
Панорама альтернативного общества, изображенная его сторонниками Э. Шумахером, И. Илличем, Р. Баро, Э. Дамманом, К. Оффе и др., отличается от вышеизложенной только еще более ярко выраженным радикализмом.
Как здесь не вспомнить слова, вырвавшиеся у А. И. Герцена в «Письмах из Франции и Италии» после сделанного им прогноза пролетарской революции: «Вам жаль цивилизации? Жаль ее и мне». Продолжение ответа на вопрос в середине прошлого века звучало так: «Но ее не жаль массам, которым она ничего не дала кроме слез, нужды, невежества и унижения»4.
С тех пор прошло почти полтора века. Мир находится на исходе XX столетия и естественно, что вопросы о судьбах цивилизации на основе исторического опыта могут быть сформулированы иначе: каким массам не жаль расстаться с современной буржуазной цивилизацией? Чего она им не дала, или отняла? Каковы черты нового символа веры?
И можно ли не «Из Франции и Италии», а из нашей сегодняшней, здешней реальности, когда складываются основы нового политического мышления, объективно
оценить исторический потенциал новых социальных идей, в чем и насколько они верны?
В. И. Ленин говорил по поводу массовых демократических движений, что было бы «страшным педантизмом», «непростительным доктринерством» пренебрежительно и чванливо относиться к политической инициативе разношерстных в классовом отношении групп, преследующих чисто демократические цели, «прозевать» их образование, а также их гигантскую важность в борьбе за социальный прогресс 8. Надо ли доказывать, что социальные процессы, развернувшиеся в современном капиталистическом обществе, переводят такую постановку вопроса в качественно иную плоскость, усиливая ее значение, а вместе с тем и актуальность.
В 1958 г. французский философ Р. Арон заметил, что «все мы слишком захвачены XX, чтобы терять время, размышляя о XXI в. Долгосрочные исторические предсказания вышли из моды»8. Это высказывание вполне соответствовало духу 50-х — начала 60-х годов. Однако сами 60-е годы в какой-то мере оказались водоразделом в истории капитализма как социальной системы и идеологии. Решив одни проблемы, индустриальная цивилизация поставила другие — и так остро, что само существование человечества оказалось под угрозой.
С начала 70-х годов человечество вступило в критическую полосу своей истории. Оно столкнулось с опасностями, ставящими под угрозу судьбу человеческого рода. Мировая война, независимо от числа ее участников, может привести к концу истории. Не менее опасна «экологическая бомба» замедленного действия. Деградация окружающей среды, неконтролируемое распространение городов, проблемы народонаселения стали тревожными фактами повседневной жизни. Неравномерность экономического и социального развития, контрасты между бедностью развивающихся и богатством развитых стран создают опасные поля напряженности, чреватые не только региональными, но и глобальными конфликтами.
В обществе сформировался узел взаимообусловленных проблем: экономических (продолжение экономического роста в новых условиях или отказ от него, поиск источников возобновляемой энергии, разработка мягких технологий, оптимальные соотношения между
концентрированным и децентрализованным производством), международных (сохранение мира, отказ от ядерного оружия, преодоление разрыва между богатым Севером и нищим Югом, поиски форм сосуществования капиталистического Запада и социалистического Востока), социальных (достижение нового социального баланса, связанного с изменениями в социальном составе населения, обеспечение равноправия женщин, выработка нового отношения к труду, ликвидация безработицы), моральных (раскрепощение личности, самореализация, социальная ответственность), политических (воплощение демократических принципов, демократия участия), культурных (демассфикация культуры, формирование контркультуры).
Конечно, многие из этих проблем существовали и раньше. Но в 70-е годы принципиально изменились их масштабы и острота. К тому же они окончательно приобрели всемирный, а не как было прежде локальный или региональный характер. Однако главное даже не в этом. Радикальная новация состояла в изменении оценки перспектив развития общества. Проблемы последних 20-ти лет стали не столько проблемами текущего момента, сколько детерминантами будущего развития. Правда, некогда было замечено, что проблемы и не нужно решать — с ними надо жить, но «ведь именно жить ныне стало трудно, а завтра — может стать невозможно»7.
Страх, обеспокоенность, ощущение неустойчивости, неопределенности травмировали общественное сознание эпохи. Но специфика ситуации последнего десятилетия заключается не только в потере уверенности в будущем. В определенной степени была утрачена вера в исторический прогресс, что означало гораздо больше, чем утрату еще одной важной надежды. Каждый отдельный индивид оказался перед миром, все более непредсказуемым в своей сложности, без ориентира, без понимания связи происходящего с будущим. Надо ли говорить о трагизме такой ситуации. Ведь именно убежденность в прогрессивности хода истории, при всех зигзагах и отклонениях в течение долгого времени придавала смысл происходящему, делала выносимым, существование человека среди неконтролируемого многообразия социальных и политических конфликтов. Тенденции развития современного западного общества ныне далеко не всеми рассматриваются как гарантия
общественного прогресса, многие идеологи вообще в конце этого пути видят тупик или катастрофу.
«Новые времена,— пишет А. Горц,— подошли к своему концу: в течение двух столетий Запад жил в уверенности, что завтра будет лучше, чем сегодня... и будущее заслуживает того, чтобы во имя его пожертвовать настоящим, так как наука и техника своим развитием обеспечат свободу и изобилие. Эта вера мертва. Будущее не обещает нам ничего»8.
По мнению многих политологов, современный кризис западной общественной формации носит структурный характер и причиной его является ... сама западная общественная формация. «Капитализм,— пишет западногерманский политолог В. Деттлинг,— погибнет не в результате экономических противоречий, а благодаря экономическим успехам, в результате своих культурных противоречий»9.
Потеря определенности, связанной с уверенностью в прогрессе, придала совершенно иные масштабы страху перед атомной бомбой, экологическим кризисом, утратой гуманистических ценностей. «Рука об руку с разложением старых условий жизни идет и разложение старых идей»10.
Ситуация, сложившаяся в 70—80-х годах, породила два принципиально разных явления в современном массовом сознании и политическом поведении общественности развитых капиталистических стран: оживление консервативных настроений, с одной стороны, и рост гражданской активности, связанный с поисками нетрадиционной демократической альтернативы — с другой. Консервативный ренессанс в ряде стран обеспечил массовую базу и поддержку консервативным правительствам. Его масштабы и влияние определили «дух времени», дали весомые основания для постановки вопроса о «сдвиге вправо». Но именно в те же годы в условиях, казалось бы, полного преобладания консервативной идеологии, охраняющей старое мышление, традиционные ценности, структуры и институты, все шире распространялись «обновленческие» альтернативные идеи. Формировалось альтернативное мировоззрение, предлагающее новые экономические, политические, культурные формы организации общественной жизни. Оно выступило одновременно как протест против консервативного курса и как индикатор внутренней, весьма неоднозначной, эволюции консерватизма.
В этом — одна из особенностей современной идеологической ситуации.
Другая важная особенность идейных поисков состоит в том, что традиционная демократическая альтернатива на Западе теряет носителей и тоже испытывает идейный кризис. Стереотипы долгое время господствовали в ней над попытками творческой разработки. Не избежало этой судьбы и коммунистическое движение. Его спад — отражение того обстоятельства, что целый ряд новых, жизненно важных реальностей не нашел в политических платформах коммунистов Запада достаточно убедительного объяснения: становление взаимозависимого целостного мира на базе резкого скачка в развитии мировых производительных сил; современный этап научно-технической революции и изменение под ее воздействием экономических отношений и социальной структуры буржуазного общества; транснационализация капитала и неоколониалистские формы эксплуатации, обострение глобальных проблем и.
Немалую роль сыграло и проявившееся торможение в развитии социалистической системы. Утратили притягательность лозунги государственного планирования, централизации, даже социального обеспечения. В сознании трудящихся масс «государственный социализм» как возможный вариант развития перестал быть альтернативой. «Идеалы и ценности социализма, антикапиталистические настроения продолжают жить в сознании трудящихся многих капиталистических стран,— пишет советский исследователь Г. Г. Дилигенский,— однако в своем поведении на социальнополитической арене они не проявляют склонности к непосредственной реализации этих идеалов, к осуществлению ,,тотального" переворота в общественно-политической системе»12.
Непопулярность традиционной демократической инициативы и снижение акций компартий привели к тому, что на левом фланге растет число участников и сторонников нетрадиционных движений, известных также на Западе как «зеленое», «новое социальное», «альтернативное» движения. В самом факте появления движений, предлагающих совершенно иной тип развития, в их программных установках фиксируются итоги осмысления определенной частью общества тех проблем, которые требуют кардинальных решений.
Участники и сторонники альтернативного движения пытаются найти варианты демократической модели на удалении от капитализма и «реального социализма», не осознавая зачастую при этом, как сложен переход от одного общественного строя к другому, насколько, соответственно, трудна задача разработки стратегии такого перехода. Альтернативное движение, по мнению одного из его видных теоретиков западногерманского исследователя И. Хубера,— предлагает уникальную возможность опробовать и сделать более конкретным то, что «до сих пор в социализме левых было туманными обещаниями и далекой утопией»13.
Издавна в общественном сознании существуют два образа социализма: классовый и гуманистический. Можно принимать изначально заложенный в социализме гуманистический потенциал, не принимая остальных конституирующих черт этой общественной системы. Этот третий путь часто, но не обязательно, именуется экосоциализмом. Термин ввел известный западногерманский социолог О. К. Флехтхейм. Во Франции эту концепцию в завершенном виде разработал А. Горц, в ФРГ — К. Траубе, О. Ульрих, И. Флетчер, Р. Баро, К. Оффе, И. Хубер. В Норвегии интеллектуальные поиски в этом же направлении ведут Э. Дамманн и Т. Хейердал. Весомую часть в банке альтернативных теорий составляют американские вклады (трактаты Т. Розака, И. Иллича, Дж. Дэвиса, Л. Брауна и др.)14, хотя они не используют термин «экосоциализм».
Новые социальные движения — единственная на сегодняшний день политическая сила, не ориентированная на устоявшиеся правила игры. Они осуществляют в обществе функцию дезинтеграции. Их успехи свидетельствуют о неоднозначной реакции общества и на несовершенство сложившейся партийной системы, и на кризисные явления в развитии европейской цивилизации.
Спасение планеты от ядерной катастрофы, экологические и социальные последствия технико-индустриального развития, поиск новых форм участия масс в политике, изменения в образе жизни — все эти проблемы стали отправными пунктами альтернативного движения и содержательной частью его мировоззрения. Борьба за мир, мощное экологическое течение, проекты децентрализованного, самоуправляющегося общества, основанного на принципах демократии «пря-
мого участия», попытки создания не-капиталистических промышленных предприятий и сельских ферм, эксперименты с нетрадиционными методами обучения, многообразные стили контркультуры, новые религии — таков альтернативный ответ на вызов 70—80-х годов.
Осознание грозных опасностей, которые таит в себе будущее, сделало чувство солидарности мировым феноменом. Защитной реакцией людей на дегуманизирующее влияние тотального техницизма становится попытка дать «сердце бессердечному миру»15. Необходимость ответа на вызов времени привела к поискам новых принципов сосуществования и взаимодействия основных элементов цивилизации — природы, человека, техники и общества.
Многочисленные и противоречивые попытки сформулировать эти принципы, привести их в соответствие с природой современного человека и закономерностями общественного развития дают в совокупности комплекс новых социальных идей, противостоящих и сознательно противопоставленных «старым». Это противопоставление оправдано тем, что представители традиционных идеологических систем не видят пока необходимости радикально пересматривать свое толкование основных компонентов социальной действительности и процессов их взаимодействия. «Новые» представления о человеке и мире, напротив, предполагают, что «буржуазно-капиталистический гуманизм должен быть развит до экологического гуманизма, что homo economicus должен стать homo ecologicus, что необходим приоритет экологии над экономикой»".
Зачатки новых социальных идей ощутимы повсюду в науке («Манифест» Рассела-Эйнштейна, обсуждение этических проблем, связанных с открытиями в генной инженерии, медицине, физике и т. д.); в экономике (исследования Римского клуба, борьба за новый мировой экономический порядок); в общественном сознании (распространение системы пост-материальных ценностей); в политике (борьба за «демократию участия»); во внешней политике (осознание ядерной угрозы, развитие «народной дипломатии», утверждение представления о целостности и взаимозависимости мира). В итоге постепенно формировалось видение нового общества. Правомерность экстраполяции в будущее сложившихся и утвердившихся тенденций подвергалась все большим сомнениям по мере того как проявлялись не-
гативные последствия этих тенденций, и параллельно набирали силу противонаправленные тенденции общественного развития. Формирование альтернативных идей больше чем модификация традиционных идеологий связано не только с поисками новых, гуманистических подходов к решению «вечных» проблем, но и с обобщением новых тенденций общественного развития, 'наметившихся в 70—80-х годах.
В процесс переосмысления ценностей, задач, приоритетов общественного развития вовлекаются политические фигуры с разными изначальными ориентациями: от идеологов, создававших концепцию «государства всеобщего благосостояния», до тех, кто в конце 60-х годов в рядах «новых левых» призывал к его разрушению. В их сочинениях утверждающееся общество получило десятки наименований, разнообразие которых демонстрирует одновременно и различие подходов к новой фазе капитализма, и схожесть: «Пост-модернистская эра» (А. Этциони), «пост-буржуазное общество» (Д. Лихтхайм), «Пост-экономическое общество» (Г. Кан), «Пост-скудное» (М. Букшин), «пост-цивилизованное» (К. Боулдинг), «пост-индустриальное» (Д. Белл, А. Турен), «общество знания» (П. Дракер), «общество класса служащих» (Р. Дарендорф), «технотронная эра» (3. Бжезинский). Каждое из этих определений в отдельности и все они взятые вместе говорят нам, с одной стороны, о том, какие характеристики доминировали совсем недавно и, по мнению названных социологов, уходят в прошлое (скудность, господство экономического мотива, буржуазный образ жизни), с другой — что становится главным принципом будущего общества (знания, экономика услуг, электронная технология).
Со второй половины 70-х годов стало очевидным, что эволюция буржуазного общества вступает в новую фазу. За внешними сдвигами: идейно-политическим кризисом, охватившим буржуазно-реформистский и социал-демократический лагерь, наступлением консервативных сил и многими другими явлениями внутренней и внешней политики — выступили контуры изменений,'направленность и глубина которых до сих пор не оценены в полной мере. Можно полагать, что начали меняться тенденции, определяющие функционирование и развитие буржуазного общества: усиливается действие и повышается приоритет таких процессов, которые
по отношению к основным тенденциям предшествующего периода выступают как контртенденции: антиэтатизм, партикуляризация, взаимозависимость.
Вопрос о том, каково на самом деле относительное значение новых тенденций, выявленных теоретиками пост-индустриализма, достаточно ли они существенны, чтобы говорить о качественно новом явлении, конечно, требует конкретизации. Контуры облика будущего общества вырисовываются неоднозначно: одни четко и определенно, другие размыто и многовариантно. Причем на фоне довольно уверенно предсказуемой внутриполитической стабильности большинства развитых стран судьба всего человечества впервые поставлена под вопрос.
Наиболее ясно определились экономические приметы той стадии, в которою вступает сейчас капиталистическое общество. Это интернационализация и диверсификация производства, интеллектуализация труда, отступление монополистических форм хозяйствования, децентрализация производства, развитие надомного труда и трудовой кооперации. Гораздо меньше ясности с политическими последствиями наметившихся изменений, хотя очевидно, что ускоренные темпы развития самого человека как производительной силы потребуют формирования комплекса необходимых для этого прав и свобод. И еще неопределеннее выглядят социально-культурные перспективы. Является ли вступление в новую фазу развития радикальным разрывом с предшествующей историей индустриального общества в социальном аспекте? Как далеко зайдут изменения в духовной сфере?
Императивы технологии, конечно же влияют на социальное развитие. Коренным образом меняется место человека в системе производительных сил. С этим тесно связаны другие сюжеты — упадок традиционной морали, отступление «мира труда» и наступление «мира досуга», культурная диверсификация; ценности самодостаточной личности и автономии. С одной стороны — политика как профессия все больше специализируется, с другой —«политика как мотив правительственного вмешательства распространилась на все стороны человеческой жизни и даже на жизнь животных. Сегодня практически любая проблема может быть политизирована и часто политизируется»17. По-новому ставятся вопросы политического участия. Теоретики и участни-
ки новых социальных движений — провозвестники и проводники новой политической культуры, находящейся в стадии становления. Пропагандисты «третьего пути» видят необходимость четырех фундаментальных «культурных мутаций» индустриальных стран, «ослепленных принципом соревновательное™ в экономической и военной сферах», которые спасут и усовершенствуют мир. Первая культурная мутация, которую следует осуществить индустриальным странам,— ориентация на гуманизм при использовании новых знаний, орудий труда, технологических систем.
Вторая культурная мутация произойдет, если такие понятия, как конкуренция, эффективность, контроль, концентрация, гибкость, прибыльность, будут дополнены понятиями: радость, красота, солидарность, удовольствие, творчество, мечта, автономия, сотрудничество, надежда.
Третья культурная мутация потребует исходить из запросов человека, а не из потребностей обслуживааия системы (технологических, политических и др.). •
Четвертая культурная мутация разовьет взгляд на мир как на единую сферу решения жизненных проблем всей планеты 18.
Новые социальные движения стремятся дать ответы па все вопросы, которые встали перед человечеством. При этом альтернативные модели оказываются той призмой, через которую просматривается и выступает на первый план субъективная, социально-психологическая сторона исторического процесса.
Альтернативное мировоззрение эклектично и не стоит на месте. Трудно зафиксировать точку отсчета, сфокусировать внимание на самостоятельных оригинальных принципах, отличающих его от других идейных систем. Не исключено, что оно вообще вакуумно по своей природе и втягивает в себя все идеи, постулаты и лозунги, способные мобилизовать противников
дальнейшего движения по пути индустриального общества.
Возникает вопрос о правомерности определения нового социального мировоззрения как единого понятия и в связи с этим — проблема выделения базисных идейно-политических принципов, определяющих ядро альтернативных моделей. Несмотря на отсутствие целостной идеологической системы это представляется возможным. При огромном разнообразии новых со-
циальных идей их приверженцы разделяют некие общие принципы, позволяющие говорить об идейном единстве. Каркас альтернативных концепций составляет новая (пост-материальная) система ценностей, которая переносит акцент с материальных благ и доходов как главной жизненной цели индивида в буржуазном обществе на достижение баланса и координации в удовлетворении потребностей человека, прежде всего, нематериальных, особенно таких, как самореализация индивида, его участие в общественной жизни, признание со стороны общества. Соответственно, основополагающими являются и параметры «нового стиля жизни». Однако существо альтернативных моделей к этому не сводится. Их главное содержание состоит в обосновании необходимости изменить лицо существующего общества (и капиталистического и социалистического, и третьего мира) путем выхода за его пределы с помощью нового типа производства и создания децентрализованных самоуправляющихся общественных структур. Предлагаемое определение сути альтернативных концепций позволяет избежать вопроса о том, находятся ли альтернативные модели за пределами буржуазной идеологии и перевести его в иную плоскость: размещаются ли они в границах традиционных буржуазных идеологических течений? Ответ однозначен: «нет».
Очевидно, также, что при таком подходе за скобками остаются многие однопроблемные, умеренные течения, а также крайние экзотические явления и модели, выражающие предельные позиции альтернативного движения. Но для исследователя важна прежде всего не периферия этого движения (религиозно-мистические искания, изолированные от общества оазисы контркультуры, или коммуны, пытающиеся возродить средневековый уклад), а его демократический, природозащитный, антивоенный вектор, ибо несмотря на присущий ему порой экстремизм, оно концентрируется на кардинальных проблемах человеческого существования.
Конечно, есть некоторая некорректность в оценке
альтернативного движения на основе разработанных его теоретиками крупных социально-политических концепций. Ибо в данном случае крайние взгляды (новые идеи обычно бывают или кажутся парадоксальными) дают предельные возможности для критики. В то же время альтернативные идеи и модели, если подходить
к ним с критерием человечности, обладают глубоким очарованием, а реальная деятельность участников нетрадиционных движений содержит немало позитивного (в истории социальных движений бывает и наоборот!). Движение, основанное на альтернативных принципах, нельзя обвинить в интеллектуальной немощи, в неспособности вести борьбу. Поэтому мы попытаемся руководствоваться мудрым советом Б. Рассела: «Когда образованный человек выражает взгляды, которые кажутся нам совершенно абсурдными, мы не должны пытаться доказать, что они не верны,— а должны попытаться понять, почему они могут казаться правильными»19.
Можно анализировать альтернативные модели с этической позиции, и утверждать их превосходство над системой традиционных, буржуазных ценностей. Можно — с экономической, доказывая совместимость или несовместимость альтернативных проектов с системой,. современного капиталистического производства. Можно— с политической, отвечая на вопросы: какова вероятность их реализации? Какова цена? Понимают ли их создатели реальный мир? И какой мир реальнее, с точки зрения здравого смысла: мир земли, воды, угля, травы, зерна или мир валютных рынков, трансфертных платежей и нефтедолларов?
Ясно одно — этот духовный и социальный процесс не следует пытаться уложить в схему борьбы старого с новым, радикального с консервативным, левого с правым. Насущная проблема нашего времени — совместимость разных социальных идеалов. И в интересах решения этой проблемы, наверно, важнее всего представить альтернативную идеологию изнутри, какой она сама себя видит и осознает: как философию и культурную установку, социальную позицию, политическое поведение и исторически сложившееся мировоззрение. Нужно определить исторические, социальные, институциональные, идейные корни «альтернативизма», изменения, происшедшие в массовых политических действиях, изменения в системе ценностей и отношение существующих политических сил к этим движениям и их целям.'
2. «Карта» и структура новых социальных движений
Новые социальные движения как зрелая массовая сила возникли практически одновременно (во второй половине 70-х — начале 80-х годов в развитых капиталистических странах Западной Европы, в США, Канаде, Японии.
Ориентированные на разрыв с традиционными
структурами политической и общественной жизни капиталистического мира они не являются едиными. Само понятие употребляется во множественном числе: движения. Действующие в их широких пределах группы возникают и исчезают, расширяются и сужаются, вливаются в организованные «зеленые» партии или остаются вне их. Подвижны и границы между национальными и международными объединениями. Трудно перечислить все проблемы, послужившие поводом для формирования групп альтернативного движения. Иногда они были одиозными, иногда носили печать социального или группового эгоизма. Хотя магистральный поток движения отличается повышенной восприимчивостью к идеям справедливости, равенства, свободы, братства, гармоничного развития, в нем есть группы, которые можно смело охарактеризовать как консервативные. В середине 70-х годов экология стала главной темой, цементирующей многообразные слои движения. Можно сказать, что, если движение вначале было «зеленоватым», то с середины семидесятых оно собственно и превратилось в «зеленое». Интенсивность цвета коррелировалась со степенью зрелости. Экологическая проблематика сделала движение более организованным, взаимосвязанным, программно ориентированным. Усиление влияния альтернативного движения на протяжении последних 15 лет является прямым следствием развития экологического мышления и процесса идеологизации движения 20. К концу 70-х годов второй по значению в новых социальных движениях стала проблема сохранения мира.
Тем не менее, несмотря на появление двух отчетливых системообразующих векторов (экологического и антивоенного), поиски новой идеологии и политической модели, дающей ясную жизненную ориентацию, шли и идут в самых разных, часто архаических и экстравагантных направлениях.
Понятие «альтернативный» применяется ко многим социальным институтам во всех сферах общественной жизни. Приверженцы альтернативных концепций полагают, что альтернативной может быть экономика и техника, школы, больницы, театры, издательства, даже ... язык. Столь же разноплановы модели, проекты и эксперименты нового социального движения. Очень велико число альтернативных газет. В ФРГ в 1976 г. от имени альтернативного движения издавалось 100 газет, в 1980 — 240 21. «Зелено»— альтернативные вновь открыли — и это их бесспорная заслуга — повседневную жизнь в нетрудовой сфере как исходный пункт для политической деятельности 22. В поисках альтернативного стиля жизни сопрягаются политические, идеологические, культурные, социальные, медицинские и другие мотивы. Трудность анализа альтернативных проектов состоит в том, что они не существуют как согласованное единство, а, по удачному определению О. Ренна, представлены «городскими теоретиками и' деревенскими фанатиками, эволюционистами и революционерами, базисными демократами и автократами, сторонниками рыночного и планового хозяйства»23.
Сами участники и активисты новых социальных движений охотно относят к своему лагерю все движения, инициативы и группы, действующие вне традиционной партийно-политической сферы: «гражданские инициативы», движение в защиту окружающей среды, женское и молодежное движение, антивоенное движение, сквоттеров, движение против свертывания демократических прав, так называемых недогматических левых и «спонти»*. Вместе с тем, при явном переплетении интересов и акций различных видов массовых демократических движений, зачастую затрудняющем их классификацию, и при наличии у них многих общих черт, каждое имеет свои, только ему присущие характерные черты и особенности 21.
Нам представляется, что основные направления этого движения охватываются «зелеными», граждан-
«Спонтя1»'—' Часть молодежной контркультуры и течение политического протеста, возникшее в 70-х годах; своеобразный осколок «нового левого» движения. Это направление характеризуется отрицанием политической теории и организации,. ярко выраженной ориентацией на анархистскую традицию и спонтанные действия.
скими инициативами и альтернативными проектами. Если «зеленое» движение в значительной степени аккумулировало политическую ангажированность «гражданских инициатив» и студенческого бунта конца 60-х годов, то альтернативные проекты тоже выросли, в русле влияния «гражданских инициатив», но, скорее, на почве разочарования, отхода от политики, поисков иных вариантов самореализации.
Это свойственное альтернативным проектам стремление к непосредственному, самостоятельному и повседневному решению своих проблем, к прямой, практической реализации демократического начала в определенной мере роднит его с движением добровольчества 25. В то же время существует качественное отличие альтернативных проектов от добровольчества, состоящее в ориентации на построение новой, альтернативной модели общества. И, хотя, как в добровольчестве, так и в альтернативных проектах отражается желание людей собственными силами организовать повседневную жизнь, для последних главное состоит в том, что эта организация предполагается на совершенно новых началах, предусматривающих долгосрочную гуманизацию общественных отношений.
Между участниками «альтернативных проектов» и «зелеными» есть очень много общего. И тем, и другим свойственна острая критика современного индустриального общества, и, соответственно, попытка найти альтернативу для различных общественных сфер. Во многом схожа их социальная база, много общего в идеологии. Как и в движении в защиту окружающей среды, в некоторых странах в тесной связи с «альтернативными» идеями и практикой шел процесс образования альтернативных списков (AC)— политических организаций, несущих идеи альтернативного движения на суд
избирателей.
Вместе с тем, нельзя не отметить существенных различий «зеленого» движения и альтернативных проектов. «Зеленые», и как движение, и как партия, с самого начала и по настоящее время ориентируются на политическую борьбу под лозунгами защиты окружающей среды, то есть на путь внепарламентского или (позже) парламентского давления на институты власти. Альтернативные проекты ориентированы на преобразование общества «снизу», через воспитание людей в духе «альтернативных» ценностей («победить капитализм в себе
самом»— один из главных лозунгов), через создание мелких ячеек —«свободных островков»— которые, умножаясь и переплетаясь, способны обеспечить «новое качество общественной власти». Здесь налицо своеобразное развитие идей и практики утопического кооперативного социализма применительно к современным условиям в развитых капиталистических странах.
Для участников альтернативных проектов исходной точкой и главной целью стало практическое воплощение альтернативы существующей капиталистической (и социалистической) реальности в различных формах общественной жизни, в то время как для «зеленых» главное — борьба в защиту окружающей среды, хотя в деятельности тех и других переплетаются оба мотива.
На разных этапах человеческой истории в обществе существовали отчужденные от него субкультурные и контркультурные группы. Однако число их приверженцев обычно составляло ничтожно малую долю населения. Нескольких хрестоматийных примеров было бы достаточно, чтобы показать, что лишь в моменты острых социальных потрясений эти островки ухода от мира превращались в центры массового протеста или лаборатории формирования нового мировоззрения. Сейчас капитализм как раз столкнулся с такой в общем исключительной характеристикой альтернативного движения как массовость. Но означает ли это в данном случае, что «призрак бродит по Европе и Америке — призрак альтернативного и «зеленого» общественного строя»? 26
Усиление на рубеже 1970—1980 гг. альтернативного движения, его активизация в политическом процессе привели к тому, что отлитые в программную форму элементы мировоззрения альтернативного движения, прежде всего те, что касаются защиты окружающей среды, проникают в «оперативную» политическую идеологию ведущих буржуазных и социал-демократических партий, многие из которых пытаются и не без успеха 27, интегрировать отдельные «альтернативные» положения в свои программные документы.
Исторический отрезок существования новых социальных движений очень короток. Тем не менее уже можно говорить об этапах в их развитии. Западногерманский исследователь В. Рюдиг выделяет три фазы «зеленой волны». Первая —пионерская (1973—1977 гг.) отлича-
лась наибольшей активностью экологистов в Великобритании, которые в 1973 г. основали «партию экологии» на национальном уровне (с 1985 г.—«зеленая партия»). Вторая —«фаза прорыва»— началась успехом французских экологистов на муниципальных выборах 1977 и закончилась в 1983 г. «прорывом» «зеленых» ФРГ в бундестаг. Она характеризовалась ростом политизации движения. Третья фаза, наступившая в 1985 г., продемонстрировала утверждение экологической политики в большинстве стран мира 28.
Ныне экологические партии стали заметной силой на политической арене ФРГ, Голландии, Норвегии, Бельгии, Дании, Франции, Великобритании, Швеции, Австрии, Италии, Швейцарии, Люксембурга, Финляндии, Испании, Ирландии, Канады, Новой Зеландии, Австралии и Японии. Представители этих партий в ФРГ, Голландии, Норвегии, Бельгии, Франции, Швеции, Австралии входили или входят в национальные парламенты, Европейский парламент и многие
международные организации.
В то же время переход на уровень открытой политической активности оказался роковым для некоторых национальных экологических организаций и привел
к их распаду 29
Следует иметь в виду, что в некотором смысле существует даже интернациональная сеть «зеленых», хотя организация децентрализована до национального или даже субнационального уровня.
Хорошо налажены связи и информация между национальными движениями. Так американцы создали массовое общество «Друзья Земли», и хотя они тщательно соблюдали принцип децентрализованной структуры, филиалы возникли в Англии, Бельгии, Франции, ФРГ, Голландии, Швеции, Ирландии и других странах. В Англии действовало 170 групп «Друзей Земли» и 10 тыс. индивидуальных членов, во Франции — 55 групп, в Норвегии — 22. «Инвайронментализм *,— шутит английский политолог А. Марш,— высокоэкспортный товар»30.
Организационная структура альтернативного движения в каждой из стран имеет свою специфику, отражая особенности социальной и политической исто-
• Инвайронментализм — движение в защиту окружающей среды.
рии. Высокий уровень участия граждан в решении местных вопросов и текущей политики в ФРГ и Австрии проявляется в значительной организационной силе движения в защиту окружающей среды. Наоборот, во Франции «все, что обычно считается атрибутами политической силы, включая и организационную структуру, в движении отсутствует»31.
Пестрота альтернативного движения определила «необщее выражение лица» «зеленых» партий в разных. странах. Это объясняется и тем, что альтернативной тенденции пришлось по-разному пробивать себе дорогу в партийно-политической структуре. В одних странах центрами консолидации альтернативных группировок стали социалистические партии, в других — старые, традиционные экологические движения, в третьих — «зеленые» партии сформировались вне сложившейся партийной структуры. Процесс укрепления политических позиций «зеленых» в отдельных странах зависел не- /только от заряда внутренней интенции развития альтернативного движения. На него прямо воздействовали и внешние факторы: специфика политической культуры той или иной страны, партийно-политическая система, экологическая ситуация, антивоенные традиции. Так, в ФРГ успех «зеленых», перешагнувших 5%-й барьер на выборах в бундестаг, во многом объясняется особенностями избирательной системы. Согласно закону, там каждый участвующий в выборах голосует дважды, двумя бюллетенями. Один раз — за конкретного делегата округа, другой — за партию. Все «зеленые» на выборах 1985 г. были избраны в бундестаг по второму бюллетеню 32.
Осознание необходимости политической борьбы, приведя к политизации альтернативных движений, усилило внутренние противоречия. В альтернативной идеологии есть определенные нюансы в подходе к политическим партиям и парламентским действиям. Разрабатывается идея «партии нового типа», которая структурно закреплена в движении, основана на примате базисно-демократических форм и в то же время обладает единой- программой и организационной сетью.
Активно отрицая традиционные партии и методы их деятельности, «зеленые» провозглашают себя «антипартийной» партией, постоянно указывая на необходимость подходить к их организации с новыми мерками. Так, в интервью журналу «Links» руководители франк-
фуртских «зеленых» подчеркивали; «Следует понять, что через 36 лет после войны в один из земельных парламентов страны входит не просто новая, а совсем иная
политическая формация»33.
Создание бюрократических организаций как инструмента социальной трансформации было великим социологическим изобретением политической жизни XIX в. Много споров велось по поводу того, должны ли такие организации опираться на массы или на кадры, быть однопроблемными или многопроблемными, должны ли они требовать от своих членов полной или ограниченной приверженности. Но более века никто не сомневался, что организации такого типа неизбежны.
Противоречие между политической эффективностью таких организаций и бюрократической опасностью, которая в них таится, возможно, неразрешимо. Но те, кто отвергает традиционные партии, профсоюзы и другие «старые» институты из-за их бюрократии, «совместимости с системой», сейчас уже не попадают автоматически в политический «пассив». Во всем мире растет число «неассоциированных», которые тем не менее хотят быть политически активными. Этот процесс не свидетельствует о деполитизации и разочаровании, вернее, свидетельствует об этом лишь частично, в отношении традиционных структур. В большой мере он выражает поиски более эффективных способов демократического
участия.
Представляя альтернативу традиционным партиям, говорилось в программе «зеленых» ФРГ, «мы чувствуем себя связанными со всеми силами, которые сотрудничают в новом демократическом движении: с защитниками окружающей среды, гражданскими инициативами, рабочим движением, христианскими активистами, участниками движения за мир, женским движением, борцами за права человека и движением в защиту интересов стран «третьего мира». В то же время мы ощущаем себя
частью мирового «зеленого» движения»34.
Процесс формирования новых социальных движений как политической силы во многом определяют такие их особенности, как социальная и культурная неоднородность, децентрализованная структура сельских и гражданских инициатив, многообразие альтернативных проектов, суб- и контркультурной среды. Это проявляется в определении целей и основных направлений деятельности, динамике отдельных движений, специ-
фическом способе противоборства с аппаратом государственной власти и вытекающих отсюда возможностях воздействия на политическую систему.
Низкая степень организованности и идейное многообразие новых социальных движений позволяет организовать широкие и изменчивые коалиции, что, как свидетельствуют экологическое движение и движение за мир, дает возможность мобилизации широкой оппозиции внутри основных партий по отношению к господствующему политическому курсу не только на местном и региональном, но и на федеральном уровне.
Преобладающий зеленый цвет в альтернативном движении сочетается с другими красками, имеющими устойчивый политический смысл. В нем различим красный цвет, что означает нацеленность на социалистические преобразования (в том числе перераспределение собственности), черный, указывающий на присутствие анархистских тенденций, белый, акцентирующий влияние „неофемизма. В отдельных национальных партиях эти цвета представлены в разных соотношениях.
Отличаются партии и своим отношением к политической борьбе, участию в деятельности буржуазных парламентов.
В США нет единой «зеленой» партии, и новые социальные движения во многом имеют другую природу, чем в Европе. В то же время Соединенные Штаты давно сделались главным полигоном, на котором утопические социалисты всех стран производили свои эксперименты»36. Современное альтернативное движение в США в значительной мере можно рассматривать как развитие этой устойчивой традиции. Именно по этой причине западногерманский исследователь В. Холыптейн вообще считает США родиной альтернативного движения, так же впрочем, как и всех других «новых жизненных форм» послевоенного времени. «Соединенные Штаты,— пишет он,— с их географическими просторами, всевозможными заповедными уголками, широчайшим этническим и культурным спектром, их острейшими социально-политическими противоречиями — представляли наиболее благоприятные возможности для развития различных альтернативных движений, какими не располагала Европа зв.
В то же время, альтернативное движение в США представляет собой конгломерат разрозненных антивоенных и антиядерных организаций, широкое экологи-
ческое движение, коммунитарное движение в самых разных формах (за «новый стиль жизнн», за «добровольную простоту», новые религии)37, в эволюции которых намного слабее просматривается тенденция к политизации. Именно в силу того, что в американском обществе (и не только в географическом, но и в политическом пространстве) всегда существовали ниши для альтернативных сообществ, развитие альтернативного движения там уклоняется от определения своего политического вектора. Кроме того, на плечах новых социальных движений здесь лежит груз всех неудач, понесенных демократическими движениями США в борьбе за самостоятельную, третью партию. Поэтому оно не прошло тот путь, который проделало альтернативное движение в Европе — от антипартийной силы — к формированию партии, политическому участию, парламентской борьбе, а в последнее время — к политическим коалициям.
Хотя США после второй мировой войны были как
раз тем государством, где с наибольшей силой проявилось разрушительное действие капитализма на человека, на стиль жизни городов, культуру и мораль, альтернативное движение там пребывает в наименее зрелых формах. Специалист по «зеленым» У. Хармен утверждает, что в самих социальных движениях США присутствуют все программные элементы, образующие в совокупности альтернативную модель общественного развития 38. Однако, как с тревогой отметил один из идеологов альтернативного движения М. Сатин на одном из форумов американских альтернативистов, у них «перезрелая теория, но позорно незрелая практика»39.
Утверждение В. Хольштейна о том, что США в каком-то смысле явились родиной современного альтернативного движения далеко не бесспорно, да и последовательность появления национальных движений трудно установить. Отсюда — разные точки зрения. Так, например, один из ведущих специалистов по альтернативному движению И. Хубер категорично заявляет, и мы склонны к нему присоединиться, что альтернативное движение возникло в немецкоязычных странах 40.
Не углубляясь дальше в проблему «первородства», отметим; что во всех развитых капиталистических странах в середине 70-х годов сложились и объективные, и субъективные предпосылки для возникновения альтернативного движения.
Структурный и социальный облик практического движения многое определяет в содержании альтернативных моделей общественно-политического развития. Структурно новые социальные движения состоят из групп, проектов и инициатив, которые в целом образуют альтернативную среду контркультурных форм жизни, и широких антивоенных и экологических движений. Хотя число вовлеченных в движение за «новый стиль жизни» достаточно велико, массовость достигается в основном за счет участников движений в защиту мира и окружающей среды.
Австралийский исследователь П. Кок считает возможным различать нетрадиционные движения по характеру мировоззрения, выделяя контркультурное и буржуазное альтернативные движения. Участники первого бросают вызов «корпоративному государству», которое они отрицают целиком и стремятся разрушить путем создания большого числа коммун. «Буржуазное» кредо альтернативного движения считает своей задачей не столько изменение современного общества в целом, сколько переделку своего непосредственного жизненного пространства. «Их критика носит более частный характер, они выступают за реформы, в большей мере остаются частью существующего общества, сильнее привязаны к нему и в меньшей степени разделяют альтернативную философию целиком»41.
Для контркультуры признание коммун и покровительство им со стороны буржуазного общества представляется подрывом их независимости и интеграцией в корпоративное государство; для буржуазного направления признание и поддержка коммун обществом означает победу, поскольку их основная цель состоит в том, чтобы сделать это общество действительно плюралистическим 42. Контркультура стоит на пуританских и наивно-идеалистических позициях; буржуазное крыло сравнительно более вольнодумно и прагматично.
Буржуазное крыло альтернативного направления «придает большое значение частной жизни и индивидуальной собственности, допускает необходимость специализации и находит возможным, наряду с изготовлением вещей для себя, приобретать необходимые предметы на рынке. Считается также, что проблема охраны окружающей среды может быть решена без отказа от крупномасштабного производства»43.
Современную ситуацию в альтернативном движении И. Хубер сравнивает с состоянием рабочего движения в конце XIX в., когда «были сформулированы известные утопии социализма и научный анализ капитализма»44. Рабочее движение вступило тогда в период формирования политических партий, и в это же время явной стала возможность реформ при капитализме. В результате рабочее движение встало перед выбором: реформы или революции, что и явилось причиной раскола.
В «зеленом» движении (И. Хубер говорит о ФРГ, но ситуация достаточно типична и для других стран) аналогичным является конфликт между реалистами и фундаменталистами. Большинство «зеленых», а также сторонники экологических движений в других партиях и организациях, «склоняются к реформистски-реалистическим позициям, к отказу от фантазий, связанных с «выходом» из общества. Они исходят из того, что экология и экономика, в конечном счете, основаны на общих принципах — достижении оптимальных результатов при минимальных затратах — и поэтому возможно снятие противоречия между ними»45.
Фундаменталисты придерживаются апокалиптических теорий неизбежной гибели. Так, Р. Баро, один из лидеров экосоциализма, призывал к «антропологической революции», к разрыву с индустриальной системой. Такая позиция представляется И. Хуберу «катастрофической», и он предвидит, что «Баро кончит тем, что станет новым аятоллой или по крайней мере его советником»46.
Альтернативное движение не выступает от имени
какого-либо класса и не претендует на выражение целей определенного класса. Его социальная база чрезвычайно пестра. В нем, по словам западногерманского исследователя В. Шлафке, можно встретить кого угодно: от любителей скачек до выходцев из рабочей среды, от окончившего начальную школу до университетского профессора, от сына крестьянина до дочери фабриканта. «У одних нет ни медицинской страховки, ни счета в банке, ни даже кошелька. У других — постоянный доход, выплаченная страховка и билет на самолет. Одни носят шикарные замшевые брюки, другие воруют в магазинах дешевые штаны, одни живут в виллах, другие — в домах, предназначенных на снос»47.
Масштабы классовых сдвигов, идущих в капиталистическом обществе на протяжении XIX—XX вв., говорят о поистине революционном характере социальных процессов. Если в ходе индустриализации происходило укрепление социальных и политических позиций буржуазии, а переход к массовому конвейерному производству сопровождался усилением ее антагониста — рабочего класса, то теперь на политической арене в качестве самостоятельной неассоциированной силы появились конгломератные по классовому составу новые средние слои 48.
Характер альтернативных движений во многом определяется тем, что их массовой базой стали более образованные социальные слои. Если в традиционном рабочем движении интеллигенция брала на себя ответственность говорить от имени эксплуатируемых масс, то теперь массы способны говорить сами за себя.
По мнению авторов известного западногерманского „исследования, новые социальные движения — явление гетерогенное и диффузное, многоцелевое, раскалывающее практически все социальные слои и объединяющее своих сторонников лишь осознанием того, что «нельзя
больше терпеть, пора взять свою судьбу в собственные руки»49.
Между теми, кто полностью интегрирован в систему, и теми, кто стремится порвать с ней; находится весьма значительный промежуточный слой. Принадлежащие к нему, по словам И. Хубера, «предельно неоднородны». «Они не годятся для нормальной профессиональной и семейной жизни, но для полного выхода в субкультуру они недостаточно сломлены. Они слишком бунтари, чтобы «вопреки всему» служить системе, но не настолько радикалы, чтобы сжечь за собой мосты. Они слишком критичны и прозорливы, чтобы не обманываться относительно тупиков мегамашины, и одновременно недостаточно наивны, и не склонны к иллюзиям, чтобы затеряться в робинзонадах субкультуры. Они относятся к тем, кто сидит между двумя стульями, т. е. попросту говоря, к промежуточной культуре»50.
Очевидно, это ориентация на альтернативный стиль жизни действительно обнаруживается в различных социальных слоях. Но все же при всей социальной разнородности альтернативного движения ядром его, безусловно, являются «новые средние слои» (показательно, что 71 % проголосовавших за «зеленых» в 1983 г. в
ФРГ относились к «среднему или высшему классу»51. На примере электората «зеленых» в ФРГ видно, что за них намного активнее голосует молодежь, чем представители старших поколений (на федеральных выборах 1983 г. 70 % голосовавших за «зеленых» были моложе 35 лет); мужчины, чем женщины; одинокие, чем семейные; протестанты, чем католики; горожане, чем крестьяне. Электорат «зеленых» имеет самый высокий уровень образования 52. Отмеченные «социальные» характеристики альтернативного движения, конечно, определяют его идеологическую палитру. Не без оснований альтернативную идеологию классифицируют иногда как идеологию «новых средних слоев», являющихся сейчас наиболее динамично развивающимся компонентом социальной структуры.
* *
При анализе демократических движений важно, как отмечал еще В. И. Ленин, уметь отделить их «реальное прогрессивное содержание... от свойственных им мишурных идеологических облачений, уметь рассматривать эти движения всесторонне и исторически, принимая во внимание их прошлое и будущее»53. Да и сами идеологические облачения следует попытаться рассмотреть повнимательнее и увидеть, что именно в них конструктивно и фундаментально. Ведь недаром говорят, что «зеленым», в отличие от их предшественников, «новых левых», которые были силой голого и тотального отрицания, есть что сказать и от имени кого сказать.
Мы располагаем определенно одним важным условием для научного понимания этого явления —«вненаходимостью» изучающего, осознанием своей принадлежности к иной культуре, нежели «альтернативисты» и их идеи. Это тот случай, когда несмотря на синхронность исторического времени, культура, действительно, чуждая, непонятная и шокирующая по критериям другой культуры, может быть оценена со стороны в чем-то полнее и глубже. «Один смысл раскрывает свои глубины, встретившись и соприкоснувшись с другим, чужим смыслом: между ними начинается как бы диалог, который преодолевает замкнутость и односторонность этих
смыслов, этих культур...» 54
В то же время отдаленность от этой культуры, именно психологическая несовместимость с ней является и минусом, не позволяя все понять, объяснить и верно
оценить.
1. Утопическая ретроспектива
„Карта мира, на которой нет Утопии, не стоит того, " чтобы даже взглянуть на нее"
(О. Уайланд)
Изучение альтернативных идей неизбежно выливается в процедуру генетического анализа объекта. Он тесно связан с исследованием исторического процесса, с генезисом антикапиталистических (точнее: антибуржуазных) идей, настроений и движений, с ритмикой внутрисистемных кризисов капиталистического общества.
Эти процессы принадлежат истории в двух фундаментальных смыслах. Во-первых, им потребовалось длительное время для развития. Тот, кто видит лишь момент этого процесса, рискует не понять его характер. Во-вторых, новые социальные идеи связаны с местом и временем. Их, безусловно, новое содержание, является прямым следствием предшествующих событий. Мы не сможем определить качественную новизну альтернативных моделей общественного развития, только сверив свои наблюдения с аналогами далекой и близкой истории. Каждый, кто сколько-нибудь знаком с сюжетом, согласится, что первичное (формальное) сопоставление дает много примеров поразительного сходства утопических проектов прошлого с современными альтернативными моделями.
Связать настоящее и будущее даже на почве теории в альтернативных моделях оказалось возможно лишь ценой перехода от «Маркса к Фурье». Впрочем такое движение вспять, определенное, правда, как восхождение от реализма к сюрреализму, уже apriori благословил Г. Маркузе, когда писал: «Мы должны иметь в виду возможность движения социализма не только от утопии к науке, но и от науки к утопии»1. Столь же недвусмысленно высказался Р. Баро, признавшийся: «От научного социализма я вернулся к утопическому социализму»2.
С точки зрения французского социолога, одного из функционеров ФСП Г. Госслена, главная причина настоящего общественного кризиса заключается в том, что «есть прогресс, но нет изменений». Поэтому человечество нуждается в новой концепции прогресса, которая по необходимости носила бы утопический характер, став основой для новой «позитивной иллюзии». Давно назрела необходимость признать, пишет Госслен, что «рациональная модель прогресса ведет в тупик. Истинный оптимизм заключается не в стремлении защищать ее любой ценой, а в том, чтобы найти ей замену, основать такую традицию прогресса, которая не лишала бы нас будущего»3. Отмеченный выше оптимизм альтернативных моделей во многом достигается ценой утопичности. Они воспроизводят в прямой или косвенной форме многие из идей, представлений и предрассудков утопической мысли прошлого. Альтернативные концепции используют весь фонд утопических элементов: веру в естественность добра, надежду на педагогику, детерминизм, волюнтаризм, установку на счастье, преданность идее прогресса, понимаемого преимущественно в контексте развития личности. Они в довольно широком объеме восстанавливают утопический идеал коммунистического общества, включающий справедливое распределение благ, гармонию, присущую общественному организму в целом и отдельным его элементам, единение человека с природой, непосредственное участие всех в принятии решений. Как показал К. Маркс в «Нищете философии», схема идеала в утопии создается из отдельных, разностепенных по происхождению положительных черт 4.
Альтернативные модели развития повторяют основные слабости утопических учений. Это — антиисторизм, отрыв от реальности, нигилистическое отношение к действительности, убежденность в возможности разрешения всех противоречий применением какой-то универсальной схемы. «Утопист, как правило, занимает крайние позиции в отношении всех дихотомий современности: умеренностью трудно поразить воображение людей»5.
Невозможно два раза войти в одну и ту же реку, однако, в утопии все возможно, и английский исследователь альтернативных идей Д. Пеппер обнаружил почти текстуальные совпадения одной из программных работ альтернативной литературы «Проект выжива-
ния»' с сочинением П. Кропоткина «Поля, заводы и мастерские», впервые увидевшим свет в 1899 г. Впрочем, до Д. Пеппера это сходство заметил К. Уорд, переиздавший П. Кропоткина и остроумно добавивший к названию его работы слово «завтра»7, чтобы подчеркнуть, до какой степени П. Кропоткин опередил свое время. Впрочем, может быть, правильнее было бы поставить вопрос, до какой степени альтернативные концепции стремятся повернуть время вспять? Или это живучесть социального идеала?
Анархосоциализм XIX в., казалось бы, вытесненный на обочину радикального мировоззрения, с удивительной силой и целостностью возродился в трактатах теоретиков альтернативного движения. Но наряду с ним — и руссоизм, и фурьеризм, и романтическая утопия в духе Г. Торо и Р. Эмерсона, и многое другое. Споры об идейном первородстве, об истинном образце представляются бессмысленными. Запустив руку в мешок с альтернативными идеями, можно вытащить оттуда что угодно, но почти безошибочно это будет то, что мы относим к разряду утопий.
Важнейшим критерием оценки исторического значения утопии является ее вектор на оси времени: его направление либо предвосхищает будущее, либо воскрешает прошлое в будущем. В «Манифесте коммунистической партии», анализируя социальные проекты своих великих предшественников, К. Маркс и Ф. Энгельс связывали их содержание с особенностями сознания формирующегося рабочего класса. «Это фантастическое описание будущего общества возникает в то время, когда пролетариат еще находится в очень неразвитом состоянии и представляет себе поэтому свое собственное положение еще фантастически, оно возникает из первого исполненного предчувствия (курсив наш.— И'. С.) порыва пролетариата к всеобщему преобразованию общества»8.
За альтернативными идеями стоят преимущественно восходящие «новые средние слои». Они составляют костяк социальной базы альтернативного движения. Переживая процесс формирования, далеко не завершенный ..и с неясным финалом, они, похоже, также с большой долей фантазии представляют себе пути упрочения собственных позиций в социально-политической структуре общества и возможные решения национальных и глобальных проблем: экономических, этиче-
ских, экологических, демографических и других. Одновременно к новым социальным идеям обращаются и жертвы идущего в обществе процесса социального распада —«люмпен-интеллигенция», безработная молодежь, потерявшие профессию рабочие и т. д. И у тех, и у других возникает понятное искушение найти простые и окончательные решения стоящих перед ними
проблем.
Поскольку утопия является реакцией на социальные изменения, специфической для тех, кто ущемлен этими изменениями (неважно — социально, политически, экономически или духовно), то ее историческая перспектива может разворачиваться и в прошлое, и в будущее. Существенно, что она в любом случае несовместима с настоящим. Но оценка конкретных социальных альтернатив как раз определяется направлением их ориентации. Улавливают ли они развивающуюся тенденцию или являются в полном смысле реликтом истории? Причем дело здесь, конечно, не в форме (политическая мысль часто утилизовала изжитые формы социальной организации), а в содержательной стороне тех или иных моделей развития.
Направления поисков участников альтернативного движения разнонаправленны, но ориентация на прошлое (часто на достаточно далекое прошлое) выражена значительно слабее. В истории тенденция обращения к прошлому чаще связана с маргинальными слоями, но сейчас было бы ошибкой жестко увязывать ностальгию по прошлому с этими социальными группами — ныне они достаточно образованны, чтобы видеть перспективу истории.
Концепции альтернативного общества создаются в условиях своеобразного «утопического бума», в котором собственно альтернативные утопии составляют лишь малую толику. Он выражается и в резком росте количества утопических проектов, и в бурном проникновении утопии в область искусства, и в многообразии вариантов утопизма (в том числе популярности не только позитивных, но и так называемых негативных утопий), и в силе воздействия утопических построений на общественное сознание и активность массовых социальных слоев. В проектах создания альтернативного мира явственно обнаруживается утопическое видение действительности, утопическое восприятие настоящего и прош-
2*
лого, утопическое представление о судьбах индивида и общества, человека и природы.
На фоне количественного роста утопических проектов и расширения масштабов утопического эксперимента, границы утопии делаются настолько зыбкими и подвижными, что, по словам советского исследователя В. Чаликовой, «возникает ощущение панутопизма — утопической реформации, наступления каких-то новых времен, когда некогда экзотический литературный жанр становится господствующим стилем, интеллектуальной модой и привычкой»9.
В связи с явным утопизмом альтернативных моделей возникают вопросы, ответы на которые носят более широкий характер, чем определение общественного значения альтернативных моделей.
— Есть ли положительный смысл в утопическом мышлении?
— Реализуем ли в принципе утопический проект и какой-урок можно извлечь из воплощения утопических замыслов?
Оценка утопии в соответствии с критериями науки не имеет под собой достаточных оснований, равно, как и распространенное представление, что развитие научных знаний чуть ли не автоматически вытесняет утопическое сознание 10. Утопию можно скорее толковать как знание о несуществующем, противоречащее очевидному. Тем самым утопия выносится за границы шкалы оценок научного и ненаучного и приравнивается к другим формам рационализации мира знанием.
Есть три очевидности и три противостоящих им знания. Очевидная бессмысленность, непроницаемость природы и знание о ее закономерностях — наука. Очевидная конечность человеческой жизни и знание о вечности — религия. Очевидность несогласия и неравенства людей и знание о социальной гармонии — утопия. Источник утопии можно выводить из природной потребности человека в усовершенствовании жизни, рассматривая утопизм как следствие разлада между социально обусловленными потребностями и социально возможными средствами их удовлетворения.
Критическое отношение Маркса и Энгельса к утопии, использование ими этого понятия как отрицательной метафоры не должно заслонять от нас того очень важного обстоятельства, что они никогда не видели в «неосуществимости» утопии выражение ее сущности.
Последнюю они искали в ее ненаучности, в несоответствии содержания утопических конструкций реальному характеру общественных отношений.
По словам Маркса, утопизм — это «непонимание необходимого различия между реальной и идеальной структурой буржуазного общества и вытекающее отсюда желание предпринять совершенно излишнее дело: претворить опять в действительность само идеальное выражение, просветленное... и самой действительностью как таковой из себя отбрасываемое рефлектированное отображение (этой же действительности)»11.
Утопия — это подробное и последовательное описание воображаемого, но локализованного во времени и пространстве общества, построенного на основе альтернативной социально-исторической гипотезы и организованного как на уровне индивидов, так и человеческих отношений более совершенно, чем существующее. Утопия — это выражение «принципа надежды» (Э. Блох), т. е. потребности человека оправдать смысл бытия, мысленно и эмоционально переносясь в «еще-не-существующее».
И в марксизме, и в буржуазной политической науке преобладает установка на различие утопии и идеологии, хотя все очевиднее становится, что от элементов утопизма не застрахованы не только идеологические системы, но и самые конкретные политические программы. С марксистским подходом, где главным критерием разграничения идеологии и утопии является представление о научности и ненаучности, конкурирует интерпретация, предложенная К. Маннгеймом. По его мнению, идеология является выражением интересов господствующей группы, стремящейся сохранить и упрочить наличную социальную ситуацию. Она представляет собой определенную форму организации знания, в которой «сознание господствующих классов так тесно связано с интересами данной ситуации, что они не в состоянии видеть те факты, которые могут разрушить это господствующее сознание. Слово «идеология» подразумевает, что в некоторых ситуациях коллективное подсознание отдельных групп маскирует социальные условия как для себя, так и для других, и таким образом стабилизирует их»12.
По отношению к идеологии утопия находится на противоположном полюсе политического или социального конфликта. Это такая форма сознания, при кото-
рой «некоторые подавляемые группы настолько заинтересованы в разрушении и трансформации существующего общества, что они видят только те элементы, которые имеют тенденцию опровергать его»13. Таким образом, Маннгейм находит в утопии, прежде всего, воплощение определенного типа сознания (противопоставленного идеологии), которое не находится в соответствии с окружающим его бытием14.
В интерпретации Маннгейма снимается вопрос о научности и ненаучности идеологии и утопии. И то, и другое ненаучно, ибо конструируется из произвольно подобранных, «нужных» элементов. Рассматривая утопию и идеологию как в корне противоположные формы угнетенного и господствующего сознания, Маннгейм соотносил их с определенными социальными тенденциями и силами, действующими в обществе, показал их связь с критическим и конформистским сознанием эпохи.
;:;.,"я «Утопии сегодняшнего дня могут стать действительностью завтрашнего дня»,— писал Маннгейм и цитировал Ламартина: «Утопии часто не что иное как преждевременные истины». «Находясь в центре борющихся представлений, действительно, чрезвычайно трудно установить, что следует рассматривать как подлинные (т. е. осуществимые в будущем) утопии, и что следует отнести к идеологии господствующего класса. Однако применительно к прошлому мы располагаем достаточно достоверным критерием для определения того, что следует считать идеологией и что утопией. Этим критерием является реализация»15.
С одной стороны, некоторые утопические проекты давно освоены историей, с другой — невозможно устроить жизнь так, чтобы «сохранить все преимущества и устранить недостатки»16. Советский специалист по американскому утопизму Э. Я. Баталов при анализе утопического сознания обращает внимание, прежде всего, на способ продуцирования идеала и уже отсюда считает нужным выводить способ его функционирования и роль в обществе 17. Указывая, что для марксистской концепций социальный идеал — не образ желанного, а образ необходимого состояния общества 18, он противопоставляет ей волюнтаристское утопическое конструирование идеала: «социальная утопия — произвольно сконструированный образ желаемого (и в этом смысле идеального) общества»19. В формулировании
идеала одна из главных функций позитивного социального потенциала утопии. Ф. Полак в книге «Образ будущего» предупреждал об опасности, грозящей западной культуре, если «уникальная последовательность поражающих воображение образов будущего иссякнет и не будет пополняться»20.
На волне альтернативного движения возродился социалистический идеал в новой форме, предполагающей сквозную децентрализацию всех форм общественной жизни. Вновь встала проблема соотнесения идеала с действительностью — самый важный и больной вопрос всякой политической теории.
Противники утопического социализма постоянно упрекают его создателей в непреодолимом противоречии между идеалом и реальностью, в гордом притязании на логическую последовательность, которая, якобы, есть не что иное, как жалкая попытка слабых умов, желающих найти разумные формы для бессмысленного содержания»21. Сторонники утопий, наоборот, именно в нормативной функции утопии — разработке социального, политического, эстетического идеала — видят ее исторический смысл. «Стоит только вникнуть глубже в настоящую основу и внутренний смысл утопий,— писал русский социалист-утопист В. А. Милютин,— чтобы убедиться в неосновательности того насмешливого презрения, с которым встречаются так называемыми практическими людьми этого рода попытки человеческого ума. Собственно говоря, утопии, мечтания, стремления к лучшему, к идеалу представляют собой одну из самых необходимых, одну из самых естественных форм человеческой мыслительное™. Не будь в человеке способности противополагать действительному факту свою идеальную утопию, не было бы и развития»22.
Нужно снять с утопии негативный смысл, чтобы
точнее оценить ее роль и исторический потенциал. И хотя в нашей системе оценок негативное отношение к утопическим проектам связано более всего с суждениями основоположников марксизма-ленинизма, они-то как раз и понимали всепроникающую силу утопической мысли. «Предоставим литературным лавочникам самодовольно перетряхивать эти, в настоящее время кажущиеся только забавными фантазии,— писал Ф. Энгельс в работе «Развитие социализма от утопии к науке» (кстати, русский перевод не совсем точен, в немецком
издании она называется «Социализм утопический и социализм научный»),— и любоваться трезвостью своего собственного образа мыслей по сравнению с подобным „сумасбродством". Нас гораздо больше радуют прорывающиеся на каждом шагу сквозь фантастический покров зародыши гениальных идей и гениальные мысли, которых не видят эти филистеры»23.
Каковы же контуры вечного утопического идеала?
Стержнем, вокруг которого формируются утопические системы, является идея социальной справедливости. Рационализм утопических социалистов состоял в том, что разумное для них превращается в социальную категорию и потому в синоним справедливости, С идеей справедливости тесно связана идея равенства.
В представлении утопических авторов, неравенство — основа всех социальных зол и попытки избавиться от него порождают самые драматические последствия в экономической и социальной сферах. Идеал равновесия в утопии предполагает альтернативную классической экономике картину социального мира — не дефицитного, но изобильного. Изобилие в разных версиях обеспечивается всеобщим трудом, успехами техники и науки, перераспределением собственности, опрощением жизни. «Мне кажется, повсюду, где есть частная собственность, где все намеряют деньгами, там едва ли когда-нибудь будет возможно, чтобы государство управлялось справедливо или счастливо»24. Это антисобственническое кредо принадлежит Т. Мору, первому критику капиталистической реальности с позиций эгалитарного идеала. Последовательное логическое конструирование идеала равенства в утопии привело к широкому применению принципа гомогенности, который распространяется практически на все сферы жизни общества. Он проявился уже в географии Утопии, где ... «есть пятьдесят четыре города, все они большие и великолепные. По языку, нравам, установлениям, законам они одинаковы, расположение тоже у всех одно, одинаков у них, насколько это дозволяет местность, и внешний вид»25. Этот однородный эгалитарный мир населен высокоморальными гражданами, которые поочередно' заняты ремесленным и сельским трудом, а на досуге предаются научным занятиям и искусствам.
И все же в «Утопии» нет полного равенства. Некоторое количество «тяжелой и грязной» работы остается, и ее выполняют рабы. Вообще с представлением о месте
труда в обществе связана одна из центральных утопических коллизий. Утописты всегда подчеркивали подневольный характер наемного труда. Так А. Сен-Симон в «Катехизисе промышленников» называл труд на капиталистических предприятиях рабским, лишенным привлекательности, изнуряющим26. Фурье писал, что рабочий идет на фабрику, движимый лишь нуждой, необходимостью продавать свою рабочую силу 27, тяжелые условия труда приводят к тому, что «наемные работники восстают против труда, который оставляет им только удел лишений, рабства и отчаяния»28.
Что может быть, еще важнее, так это отмеченное критиками капитализма на раннем этане его развития противоречие между развитием производства и положением трудящихся. «Организация труда в современном обществе такова,— писал Ш. Фурье,— что даже успехи производства приводят не к росту благосостояния, а к еще большей бедности. Производство в цивилизации либо чрезмерно раздроблено, либо чрезмерно централизовано»29. Анализируя особенности существующих видов производства — мелкого и крупного — Фурье приходил в обоих случаях к отрицательной их оценке.
Поэтому идеал социалистической утопии — труд свободный, творческий, а если по необходимости _ «тяжелый и грязный»— то на началах равного участия строго регламентированный. Отсюда — идея всеобщего участия в труде умственном и физическом, домашнем и индустриальном, сельскохозяйственном и промышленном. Отсюда — идея стирания граней и противоречий. Отсюда — надежда на приобщение каждого члена общества к наукам и искусству.
Мы видим, что отдельные социальные изменения, предсказанные в утопиях, реализовались в процессе исторического развития, но далеко не всегда вследствие стремления к воплощению социалистического идеала. Надо сказать, что и сочинитель «Утопии» Т. Мор не смотрел на свое произведение как на фантазию, а верил, что чтение его побудит сограждан к социальным действиям, направленным на изменение ситуации, к законодательным реформам, которые сделают утопию реальностью. Утопические учения обладают функцией мобилизации широких масс на политические действия, направленные на достижение целей конкретных систем, или хотя бы задач более частных и практических.
Положительной стороной социальной утопии в отличие, например, от религии является то, что помимо иллюзорного варианта решения общей социально-политической ситуации, она содержит практический проект, попытку социального эксперимента. Это придает ей огромную мобилизующую силу. Идеологи «альтернативных», например, А. Горц, сознательно проводят установку на утопизм, полагая, что он является эффективным средством усиления «альтернативной» социальной активности s0. В этом он сродни идеологу французского анархо-синдикализма Ж. Сорелю, который пытался обосновать роль утопии в мобилизации пролетариата, утверждая, что именно утопический миф создает «эпическое состояние сознания и подвигает на акты героизма»31.
Мир политики, так или иначе, заставляет творцов утопизма переходить от сугубо абстрактных упражнений к попыткам проверки своих схем в столкновении с реальностью. Когда идеал переходит в область практики, 'неизбежная прагматизация ведет к отсечению явно надуманных компонентов, а идеолог в утописте все более и более повинуется политику.
Потребность в разработке «чистого» и бескомпромиссного идеала остается, однако, и в этом случае. «Должны ли мы заняться рассмотрением идеала будущего строя?— задавал вопрос П. Кропоткин, предававшийся размышлениям на эту тему.— Я полагаю, что должны.
Во-первых, потому что в идеале мы можем выразить наши надежды, стремления, цели, независимо от практических ограничений, независимо от степени осуществления, которой мы достигли, а эта степень осуществления определяется чисто внешними причинами.
Во-вторых, потому что в идеале может выразиться, насколько мы заражены старыми предрассудками и тенденциями. Если некоторые бытовые стороны покажутся нам так святы, что мы не посмеем их коснуться даже при разборе идеальных, то насколько же велика будет наша. смелость при практическом уничтожении всяких бытовых особенностей? Другими словами, хотя умственная смелость вовсе не есть ручательство за смелость практическую, но умственная мыслебоязнь есть уже наверное мерило мыслебоязни практической»"".
Многие интеллектуалы, считая себя социалистами. не нашли в современной им действительности ни одного государства, ни одной партии, действительно социалистических. «Действительное» же означало для них на самом деле «утопическое». Оппозиция капитализму была и остается для многих следствием психологической неприязни к некоторым явлениям капиталистической цивилизации. Но Маркс писал, что человечество в целом выйдет к социализму, лишь пережив капитализм.
Социалистический идеал остается недостижимой целью в любой социальной системе и полностью не может быть реализован. Но каким бы он ни был далеким и вульгаризованным на практике, сколько бы ни использовали его как лозунг, как средство политической манипуляции, концепция социализма создала духовную основу для идеологии, обладающей большой убеждающей силой. Капиталистические системы могут быть эффективными, демократическими, гуманными, созидательными, но подобного вдохновляющего идеала у них нет. Общество, основанное на частной собственности и рыночной экономике, не сравнимо по гуманистическим критериям с образом общества, основанного на принципах общей собственности и справедливого распределения.
Отсутствие идеала в капиталистической системе, с точки зрения многих, не столь важно, чтобы сожалеть об этом, особенно если вспомнить о масштабах человеческого горя, связанного с экспериментальным воплощением идеалов. Но... «социализм несет в себе ощущение высокого человеческого предназначения, возможно, даже спасения — с чем не может конкурировать капитализм даже в своих лучших вариантах»33.
Источником утопических построений на исходе XX века чаще всего выступают экологическая этика и технологический миф. Главное отличие альтернативных моделей развития от предшествующих социальных утопий состоит в идее максимальной свободы личности от ограничений, налагаемых обществом. Утопия оказывается уже не просто желаемым состоянием общества, а состоянием человеческого духа. Раньше, конечно, тоже предполагалось, что построение утопических социальных структур, становление новых общественных отношений должны в конечном счете сделать человека счастливым, «очистить» и возвысить его
душу. Теперь же акцент переносится на непосредственное конструирование этих состояний34. Для того, чтобы реализовать те возможности, которые Г. Маркузе запретил называть «утопическими», объявив их даже больше чем «реалистическими» (сюрреалистическими), нужно, оказывается, совсем немного. Нужно, чтобы «возникла и развилась новая ,, антропологическая" структура человека, предполагающая качественно иной способ существования людей»35.
Являясь в основных своих аспектах антибуржуазной утопией, предлагая тотальные решения построения общества будущего и волюнтаристскую стратегию перехода к нему, альтернативные концепции несут в себе и свойственный утопиям позитивный заряд. Утопии привязаны к породившему их обществу и содержат иллюзорное решение конкретных, реальных проблем. В сущности утопия — не что иное как специфическое выражение социального кризиса и попытка найти выход из него. Сентенция известных специалистов по утопиям прошлого Ф. и Ф. Мэнюэлей могла бы послужить удачным эпиграфом к исследованию об альтернативных концепциях общественного развития. «В основе каждой утопии,— по их заключению,— лежит антиутопия — существующий мир, увиденный критическим оком творца утопии»36. В нравственно-критическом плане утопизм играет позитивную роль и способствует популярности альтернативных проектов среди тех, кто ищет «простого и ясного» решения сложных политических, экономических и социальных проблем.
Как любая утопия, альтернативные модели воплощают в себе критику существующего строя, осмысление социального идеала и стремление предвосхитить будущее общество. Приверженцам утопии не удается убедить ее противников в терапевтических достоинствах утопизма, но никто не оспаривает роли утопии как социальной диагностики. При этом, прямо или косвенно, критический потенциал современной альтернативной утопии созвучен марксистской критике капитализма.
В консервативном движении четко различимы два направления: оборонительное и атакующее. Цель оборонительного движения — выжить, уберечь землю от заражения и гибели; цель атакующего, выступающего против централизованного технократического госу-
дарства,— добиться полной автономии, свободы действий, самоуправления. Если комплекс идей, вдохновляющих представителей первого направления, можно отнести к —«утопиям бегства», то система взглядов второго — это «утопии реконструкции»37. Первые хотели бы остановить процесс изменения внешнего мира, вторые стремятся изменить его, чтобы строить отношения с ним на своих собственных условиях.
Остается еще вопрос о созидательном и разрушительном потенциале утопии. При анализе утопии необходимо хотя бы в общих чертах показать риск, с которым связано ее осуществление 38. Как пишет известный специалист по утопическим учениям П. Александр, «построение утопий повсеместно принято считать вредным делом и притом по двум взаимоисключающим обстоятельствам: а) утопия — несбыточна, б) реализованная утопия — это тоталитарное государство»39. Речь идет не об опасности утопии как таковой, а об издержках, связанных с ее реализацией. Об этом пишут многие буржуазные авторы, ссылаясь на примеры разных стран и эпох, подчеркивая особенно способы воплощения в жизнь той или иной социальной программы, предполагающие принуждение, создание иерархических структур и выдвижение властолюбивых лидеров.
Социально-экономические, правовые и этические идеи, выдвинутые утопией, проверяются в социальных экспериментах, которые, как правило, доказывают принципиальную невозможность воплотить утопический замысел. Это можно прокомментировать многими примерами.
Причины несовпадения идеала с действительностью заключаются не только в идеале, но и в действительности. Противоречивость—не столько внутреннее свойство утопии, сколько итог ее столкновения с конкретными социальными обстоятельствами, которых она не хочет учитывать. Но неверно было бы говорить об абсолютной противоположности утопии и действительности. Ведь идеальное общество всегда предполагает воплощение ценностей; существующих в реальном. Книжный мир утопии черпает свои моральные законы в несовершенной и потому отвергаемой им реальности. В этом — источник жизненности утопии, ее доступности массовому сознанию. Поэтому утопии и содержат в себе мощный политический стимул. «Сколь пара-
доксальным бы это ни казалось, великие утописты были и великими реалистами. Они владели необыкновенной способностью сопряжения времени и места, в котором они писали, и могли глубоко проникнуть в социоэкономические, научные или эмоциональные обстоятельства своей эпохи. Они обнаруживали истину, которую другие лишь неопределенно улавливали или отказывались признать. Утопист нередко глубже других понимал направление движения общества»10.
Практически невозможно понять роль утопии в удаче или неудаче социального эксперимента. Если он не удался, это скорее всего свидетельствует о том, что его теория и практика были порочны, но, с другой стороны, мы знаем, как долго могут существовать порочные по своим идеям и методам общества. Мотивы участников утопического эксперимента лишь частично совпадают с замыслами вдохновителей утопических проектов, первоначальная энергия и энтузиазм подвергаются со временем процессу своеобразной коррозии. Наконец, у каждой утопии свой географический и демографический масштаб, одни довольствуются размерами общины, другие претендуют на построение нового мира. Если цель утопии — счастье человечества, возможно ли локализованное счастье? «Западный человек,— говорится в известном исследовании,— может сегодня ограничиться «разумной футурологией», но как только он вспомнит о третьем мире с его умирающими от голода, на повестку дня снова становятся утопические по радикализму планы»41.
Картина современной утопии будущего написана как бы двумя красками. Это, во-первых, религия, мистицизм, подсознательное, основанное на вере и во многом иррациональное. А, во-вторых,— реформизм, преобразовательство, эволюционизм. Разумеется, эти краски перемешиваются самым причудливым образом. Можно, однако, заметить, что иррациональные тона и полутени утопической мысли философски более размыты, нежели реформистские. Последние, хотя и представляют компромисс между мечтаниями и реальностью, тем не менее по необходимости должны более четко, и непосредственно отражать социально-экономическую действительность и современное соотношение политических сил в обществе. И здесь, впрочем, идеал остается идеалом, но он носит земной характер, с четкой установкой на воплощение.
В конкретной социальной действительности противники индустриализма, «альтернативные» оказались активнейшими участниками современной жизни, значимой силой в политической борьбе, способной повлиять на ход событий. Поэтому следует отличать теоретические модели альтернативного движения от конкретных программ, в которых больше элементов
социальной теории.
«Утопист соотносится с социальным теоретиком,— пишет известный английский специалист по истории утопий Б. Гудвин,— как поэт, воспевающий красоту сада, с садовником, знающим, как вызревают сады. Многие утописты прошлого не обладали ни серьезными знаниями, ни высокой культурой, их образ хорошего общества выражал просто жажду свободы, справедливости, демократии, и притом, в символической форме. Другие люди превращали их видения в теории и политические манифесты. Утопия — явление в принципе двухфазовое, но сегодня, в век академизма и экспериментов, мы забыли о первой фазе — утопической идее и сосредоточились на второй — теоретизировании и политике»42.
Идеологи альтернативных движений видят свою задачу в постановке центральных, с точки зрения общественных интересов, проблем. Они считают, что альтернативные движения явно недооцениваются, что «столь давно и столь глубоко проникающий вред прогресса» сказывается на центральных социально-культурных сферах, и альтернативные движения служат как раз увеличительным зеркалом, в котором пусть искаженно и преувеличенно, проявляется облик общества потребления»43.
И, действительно, если вдуматься, утопия ли оптимальное удовлетворение человеческих потребностей, не только физических, но и социальных: чувства защищенности в обществе и социальной ответственности, самовыражения личности, обретения радости в труде и общении с другими?! Столетия человечество осознает естественность этих целей. И постоянно ищет дорогу к ним, в том числе и через утопию, где ум и воля не отягощены противоречиями и компромиссами.
2. Долговременные тенденции в развитии буржуазных идей
Любое историческое явление может быть рассмотрено в разных контекстах. Важнейшие из них — система «вертикального» и «горизонтального» времени 44. В первом случае явление рассматривается как звено в длинной исторической цепи и определяется его «генетический код», связь, преемственность и историческая прерывность по отношению к однотипным, родственным явлениям. Во втором случае рассматривается горизонтальный срез, исследуются связи данного явления или процесса с другими, существующими и взаимодействующими с ним одновременно. Первый подход предполагает исследование эволюции явления, происходящей при сохранении внешней по отношению к нему причины (факторов), которые сохраняются на протяжении длительного времени. Второй — включает в поде-, зрения всю совокупность взаимодействующих явлений и процессов, которые и определяют в конечном счете форму и историческую роль интересующего нас феномена.
Основоположник современной структурной лингвистики Ф. де Соссюр нашел очень выразительный образ для объяснения идеи «горизонтального» времени. Он сравнивал лингвистическую синхронию с шахматной доской в некий момент шахматной партии. Для наблюдателя в общем безразлично, как получилось данное расположение фигур: оно совершенно освобождено от всего, что ему предшествовало. Наблюдатель, следивший за всей партией, не имеет ни малейшего преимущества перед тем, кто в критический момент пришел взглянуть на состояние игры... Может быть, де Соссюр был посредственным шахматистом и недооценивал важность элемента вовлеченности и «втянутости» в игру для ее квалифицированного анализа, но суть исследования в «горизонтальном» времени он выразил ясно. Нужно видеть фигуры, их «весовые» категории и возможные ходы. Если теперь на место шахматной доски поставить идейное пространство, совокупность программ, идеологических систем, существующих в данный момент в обществе,— весь пласт исторического бытия, где идет духовный поиск, можно представить себе, что значит система «горизонтального» времени применительно к альтернативной идео-
логии. Такой метод анализа позволяет определить место альтернативных идей в общественном сознании, их специфику и взаимосвязь с другими мировоззренческими системами, их социального носителя и проекцию в будущее. Ибо сегодня, как и всегда, и неоконсервативный проект, и поиски буржуазного либерализма и социал-реформизма, и варианты альтернативного третьего пути — это ответы на вызов одних и тех же проблем, попытки их решения в соответствии с разными политическими установками.
Необходимость рассматривать альтернативные идеи в широком идеологическом контексте очевидна, тем более что само альтернативное движение «определяется пестрым соцветием десятка мировоззренческих течений с различными акцентами»45. Кроме того, область альтернативных идей, не являясь замкнутой, образует зоны взаимопроникновения с другими, более жесткими, идеологическими системами. Это — идеология с открытыми границами. За ясной и определенной картиной мира, за четкими жизненными ориентирами «альтернативисты» готовы обратиться к любым идеям, если они соответствуют их системе ценностей. Анализ альтернативных идей в «горизонтальном» времени будет предметом следующей главы, начать же необходимо с времени «вертикального», с поисков истоков, контуров эволюции, неизменного и современного в альтернативной традиции общественной мысли. Ответ на вопрос: «Когда возникли альтернативные идеи?» — это и частичный ответ на вопрос: «Почему они возникли?».
Давность альтернативной традиции в европейской культуре бесспорна. Ее истоки восходят к Платону. В эпоху Возрождения в утопиях Т. Кампанеллы, Я. Комениуса и Г. Лейбница границы идеальной (конкретно: христианской) республики расширились до границ мира. В «Голосе Рамы» (1647 г.) П. Чемберлен, врач при дворе английских монархов и влиятельный государственный деятель, писал о своей надежде, что мир возвратится к первоначальной простоте, к христианской утопии. С появлением рационализма утопии приобретают светский характер, и грань между утопической системой и политической теорией становится весьма условной. Морелли, Л. Дешан, Р. де ля Бретон и Ж. А. Кондорсе по существу писали конституции нового общества.
Не новы также эксперименты с альтернативными коммунами. В истории человечества было немало эпох, когда люди создавали общины с целью жить в соответствии с собственной совестью и разумением. Коммунитарный характер имели многие дохристианские и раннехристианские секты, средневековые еретические движения, реформистские общины и революционные организации XIX в. 46
Если альтернативизм как попытка «жить вопреки» или модель подобного существования уходит к истокам истории политической субкультуры, то альтернативизм как антикапитализм, как способ жизни, основанный на антибуржуазных ценностях, возникает в ответ на промышленную революцию в Англии, Западной Европе, Северной Америке в XVIII—XIX вв. Доминантой альтернативных концепций общественного развития в эпоху промышленных революций становится протест против крепнущего буржуазного строя.
В атом параграфе перед нами стоят две конкретные задачи. Первая заключается в том, чтобы пунктирно наметить траекторию эволюции антибуржуазной общественной мысли и начать расстановку основных вех, продолжив это занятие в следующем параграфе. Условия второй задачи содержат некоторые данные для ответа на вопрос о направленности современного альтернативного мировоззрения. Является ли оно продолжением антикапиталистической традиции или предчувствием новой общественной системы? На какие характеристики общества, уходящие — индустриальные, или восходящие — постиндустриальные, столь болезненно реагируют современные альтернативисты? В какой мере они антииндустриалисты, и до какой степени — антипостиндустриалисты? Определяя условия задачи и формулируя вопросы, мы надеемся дать свои ответы и решения в предлагаемой читателю книге.
Выдвижение неиспробованных вариантов перестройки мира на протяжении XIX—XX вв. происходило непрерывно. Это умонастроение французские социологи К. Гамбе и Г. Лардро описывают как «мистический этап» революционности, когда в обход опыта совершившихся революций, образ небывалой реальности снова маячит в виде «отдаленной мечты»47. Даже беглый анализ показывает схожесть весьма существенных черт идеологических платформ, находящихся на разных исторических уровнях. Это говорит и о
прямых генетических связях между ними и об устойчивости антикапиталистических представлений в рамках определенного типа политического мышления. Мы говорим об общих элементах духовной и политической традиции, а не о методах, способах, стиле и характере практического действия тех общественных слоев и групп, которые были приведены в движение антикапиталистическими идеями. Они различны, и было бы напрасно искать тождество там, где его нет и быть не может в силу неповторимости времени.
Все разновидности антикапиталистической идеологии происходят из одного корня — из неприятия образа жизни, который навязан обществу капиталистическим способом производства, убожеством его религии наживы и индивидуального успеха (laissez — faire известный английский историк Т. Карлейль назвал «свинской философией»), антигуманным характером этических принципов, социальной несправедливостью.
Социально-психологической основой непролетарских антикапиталистических движений является, как нам кажется, психологическая несовместимость отдельных индивидов и социальных слоев с духом капитализма, а также наличие в любом обществе потенциала людей, готовых, в силу своих духовных качеств, «жить в будущем». Отмеченное еще Марксом «стремление — заменить материалистическое познание идеологическими фразами о справедливости»48 органично связано с той принципиальной установкой, которую Э. Фромм определяет как «отчаяние и страсть к будущему».
Противники капитализма справа и слева видели его разрушающее воздействие в упадке «высших ценностей», подчинении всех и вся экономическому императиву,. в том, что экономическое поведение отделилось от этики и человеческих ценностей. Конечно, акцент на высшие цели, а не на экономическую рациональность не представлял собой ничего нового. Небывалой скорее как раз была идея ценностного примата экономического интереса. Ведь' еще пророки вопрошали: «Что приобретет человек, если он получит весь мир, но потеряет свою душу?». А развитие экономической системы капитализма определялось не вопросом: «Что есть благо для человека?», а вопросом: «Что есть благо для развития системы?»49.
Именно это противоречие ценностной системы капитализма пытался объяснить М. Вебер, рассуждая о конфликте функциональной и субстантивной рациональности. Ориентация индустриального общества на ценности эффективности и производительности и одновременно на автономию и творческую активность индивида обусловила имманентно присущее системе ценностей противоречие, лишала ее целостности и создавала почву для социально-психологической раздвоенности и политического раскола.
Великая французская революция утвердила и оформила идею современной эгалитарной демократии. Одновременно она смела многие политические препятствия, сдерживавшие развитие капиталистических отношений на европейском континенте. Видимо, историческое совпадение во времени промышленной революции в Англии и Великой французской революции не случайно. Обе были связаны с одними и теми же течениями антитрадиционализма, индивидуализма и рационализма, которые возникли в европейском обществе.
Однако, если в Англии промышленная революция не потребовала вовлечения правительства в процесс индустриализации, то в Европе с самого начала индустриализация была политическим императивом и проводилась разными политическими режимами, что доказывает отсутствие необходимой связи между индустриализацией и демократизацией общества.
Сущность процесса демократизации на протяжении многих десятилетий сводилась к продолжению традиций и идей французской революции, которые сложились в условиях, существовавших до индустриализации, и отражали на самом деле социальное, экономическое и политическое состояние общества на пороге промышленной революции. Передовые силы этого общества только предвидели будущие политические формы, даже не догадываясь о масштабах и содержании предстоящих гигантских экономических изменений. Процесс развития капитализма явил действительность, которая постоянно обнажала противоречия с политическими идеалами эпохи Просвещения.
Общественное сознание, впитавшее идеи свободы и равенства, очень скоро убедилось в ограниченности политического и правового равенства в условиях неравенства экономического. «Когда было свергнуто крепостничество,— писал В. И. Ленин,— и на свет божий
явилось «свободное» капиталистическое общество — сразу обнаружилось, что эта свобода означает новую систему угнетения и эксплуатации трудящихся. Различные социалистические учения немедленно стали возникать, как отражение этого гнета и протест против него»60.
Подлинное равенство предполагало модель общества, гармонизирующего личные и общественные интересы. Встали вопросы политического действия: как от мира угнетения и страданий прийти в царство равенства и свободы. Метод стал центральным вопросом политической борьбы, и соответственно, острые проблемы революции и эволюции, применения насилия, механизм пропаганды новых идей, детерминизм и свобода воли, требования свободы личности и императивы слепой исторической судьбы стали центральными для исторической мысли.
Так развитие капитализма создало почву, на которой взросли семена альтернативного (по отношению к капитализму) мировоззрения. Альтернативные идеи, появившись, развивались в дальнейшем в двух вариантах: позитивной и негативной антибуржуазности. Первое направление преобладает вплоть до 60-х годов. Его сторонники предполагали строить новое общество на базе экономических достижений старого. «Едва ли покажется разумным,— писал Д. Неру,— чтобы ради избавления от нескольких зол отбросили многочисленные блага, которые принес нам индустриализм. И как бы там ни было, а машина уже появилась, и она останется. Поэтому задача, стоящая перед нами, заключается в том, чтобы сохранить блага, которые принес нам индустриализм, избавившись от связанных с ним зол. Мы должны воспользоваться богатством, которое он создает, но должны позаботиться о том, чтобы это богатство равномерно распределялось между теми, кто его производит»51.
А вот еще мнение «человека со стороны» (по отношению к Западу) Н. Г. Чернышевского: «...в наше время главная движущая сила жизни, промышленное направление, все-таки гораздо разумнее, чем тенденции многих прошлых эпох... Быть может, иным из нас приятнее было бы господство какого-нибудь более возвышенного стремления — но чего нет, того нет, а из того, что есть, более всего добра приносит промышленное направление. Из него выходит и некоторое
содействие просвещению, потому что для промышленности нужна наука и умственная развитость; из него выходит и некоторая забота о просторе для личности, потому что для промышленности необходимо беспрепятственное обращение капиталов и людей... Когда эазвивается промышленность, прогресс обеспечен»62.
Представление о капитализме как о прогрессивной стадии в развитии общества лежит в основе всех концепций позитивной антибуржуазности.
Первое утверждение идеи прогресса содержалось в лекции А. Тюрго о последовательном развитии человеческого разума, читанной в Сорбонне в 1750 г. Прогресс для А. Тюрго был не только фактом, определявпим будущее развитие, он был принципом существования человека в противоположность естественному порядку. Отсчет эры прогресса начинался, по его мнению, с резко обозначенного рубежа между прошлым, на. которое не распространяется принцип улучшения, в будущим, где совершенству нет преград.
«Великие Обещания Безграничного Прогресса — предчувствия господства над природой, материального изобилия, наибольшего счастья для наибольшего числa людей и неограниченной личной свободы — питали надежду и веру поколений с самого начала индустриального века»,—пишет Э. Фромм53.
Мысль А. Сен-Симона связала идею прогресса, разработанную просветителями XVIII в., с идеей индустриализации. «Философия XVIII в. была критической i революционной,— писал он,— XIX в. будет веком изобретений и организаций»54. Сен-Симон известен более всего как основатель позитивизма и предшественник научного социализма. Но сейчас, кажется. южнее оценить силу его научного прогноза. Сен-Симон пытался понять направление будущего развития в период кризиса и трансформации. Он ощущал, что настал критический момент в жизни общества, и действовал в соответствии с этим ощущением. Он понял, что стоит нa пороге двух эпох, и правильно сориентировался в историческом пространстве, ибо устремился мыслью i эпоху промышленной революции.
В своих сочинениях А. Сен-Симон предвосхитил не только элементы марксизма и анархизма, но и идеи, Набравшие силу в нашем веке — синдикализм, корпоративизм, мэнеджеризм, государственный социализм
(или капитализм), европоцентризм и интернационализм.
Строй, который рисовался воображению Сен-Симона («промышленная система»), не был социалистическим в том смысле, какой позднее приобрело это слово. При этом строе предполагалось исчезновение хозяйственной анархии, присущей капитализму, осуществление производства по плану, превращение производителей в управляющих, однако сохранялась частная собственность и прибыль. Сен-Симон никогда не говорил об обобществлении средств производства, а лишь считал разумным, опираясь на государство, подчинить действия промышленников общему плану.
Хотя социалистические мотивы в творчестве Сен-Симона усилились в последние годы его жизни, сказавшись особенно в таких произведениях, как «Катехизис промышленников» (1823—1824 гг.) и «Новое христианство» (1825), не правы те исследователи, которые причисляют его к социалистам. Такая концепция упрощает противоречивость взглядов Сен-Симона, свойственную ему в последний период жизни. Выводы из социалистических тенденций, заложенных в его учении, сделали его ученики (С. Базар, Б. Анфантен, О. Родриг, П. Леру). Но одна из великих идей А. СенСимона, надолго овладевшая умами людей, состояла в том, что индустриализм содержит в себе социализм, как зерно, которое должно произрасти. «Позитивная» антибуржуазность оказалась связанной с социализмом. По мере того, как вызревал XIX в., развивалось движение рабочего класса, опиравшееся на идеи социализма. Если в первой половине XIX в. демократия и национализм объединялись всюду, где зависимые народы Европы вели борьбу за свободу, то во второй — социалистические учения стали рассматривать демократию как неотъемлемую часть социализма. Впрочем, некоторые считали социализм альтернативой демократии.
Считается, что слово «социализм» впервые употребил Р. Оуэн около 1830 г. В отличие от ранних христианских форм, новый социализм был чем-то гораздо большим, чем смутное стремление уравнять людей. Он был более определенным, и в частности должен был реализоваться в условиях фабричной системы производства.
«Незрелому состоянию капиталистического производства, незрелым классовым отношениям соответствовали и незрелые теории. Решение общественных задач, еще скрытое в неразвитых экономических отношениях, приходилось выдумывать из головы. Общественный строй являл одни лишь недостатки, их устранение было задачей мыслящего разума,— писал Ф. Энгельс.— Требовалось изобрести новую, более совершенную систему общественного устройства и навязать ее существующему обществу извне, посредством пропаганды, а по возможности и примерами показательных опытов. Эти новые социальные системы заранее были обречены на то, чтобы оставаться утопиями, и чем больше разрабатывались они в подробностях, тем дальше они должны были уноситься в область чистой фантазии»55.
В Англии, Франции, Германии, США на протяжении всего XIX в. рассматривались возможные альтернативы для капитализма. Предлагались различные решения. Реформаторы были в общем согласны в том, что причина бедствий коренилась в частной собственности и ее контроле над промышленностью. Если бы государство могло выступить в роли собственника, контролирующего все или по крайней мере основные средства производства, а именно землю и предприятия главных отраслей промышленности, то не было бы опасности эксплуатации рабочих. Так противники капитализма нащупывали социалистическую альтернативу буржуазному строю. «Когда социализм был еще ближе к своей колыбели,— писал А. И. Герцен,— он формулировал себя с значительно большей легкостью и предстал в религиозной форме, в какой выступает всякая великая идея в своем младенчестве, у него были тогда свои верующие, свои фанатики, свои внешние приметы — это был сен-симонизм. Затем социализм явился в виде рациональной доктрины, это был его период метафизики и отвлеченной науки; он построил общество, он предпринял социальную алгебру, психологические расчеты, для всего создал рамки, все формулировал и не оставил никаких открытий будущим людям, которым предназначил зачислиться в фантастерий. Вскоре настало время, когда социализм спустился в массы и предстал как страсть, как месть, как буйный протест... Едва рабочие, подавленные вопиющей несправедливостью существующего беспорядка, услышали издалека слова сочувствия, едва увидели они занимавшуюся
зарю сулившего им освобождения дня, как они перевели социальные учения на иной, более суровый язык, создали из них коммунизм, учение о принудительном отчуждении собственности, учение, возвышающее индивидуум при помощи общества, граничащее с деспотизмом и освобождающее между тем от голода»56.
Марксизм выдвинул идейную, политическую, историческую альтернативу капитализму. Основную, но не единственную. Дальше утопическая традиция продолжалась теми, кого марксисты «зачислили в фантастерий». Они искали прообраз справедливого общества на пути, который впоследствии назвали «третьим». Находясь на периферии двухполюсной идеологической системы, немарксистская альтернатива меньше была связана с определенным классом. Носители ее вербовались из разных слоев, но преимущественно из мелкой буржуазии.
В наши дни появление альтернативных моделей является реакцией на вступление капиталистического мира в новую эпоху. Ее именуют постиндустриальной, противопоставляя предшествующей — индустриальной. В то же время ряд крупнейших мыслителей предельно раздвинули рамки этого противопоставления, настаивая, что нынешние перемены представляют собой не менее чем второй великий перелом в истории человечества, сравнимый по масштабам только с первым — переходом от варварства к цивилизации. Соответствующие высказывания, сформулированные крупнейшими мыслителями (в их числе Л. Мэмфорд, Д. Галтунг, Т. Розак, К. Керам), выразительны и категоричны. Все они основываются на футурологических моделях, прогнозах или интуиции. Приведем лишь одно из них, принадлежащее английскому физику, лауреату Нобелевской премии Дж. Томпсону и высказанное уже три десятилетия назад: «Ближайшая историческая параллель с сегодняшним днем — не промышленная революция, а переход к земледелию в эпоху неолита»57.
Мы все же не будем исходить из столь крайних оценок, хотя следует внимательно отнестись к самому факту их существования. В данном случае важнее понять, в чем отличия индустриального общества от современного и так ли они велики? На какие — «индустриальные» или «постиндустриальные» характеристики действительности реагируют сторонники альтернативного развития сегодня?
Нельзя не считаться и с тем, что представление о ближайшем будущем капиталистического мира зачастую контрастирует не только с реальной историей, но и с представлением об уходящем индустриальном обществе, и в этом случае важно отделить миф от реального хода вещей.
Мир XIX в. представлял собой смесь огромного множества самых разнородных явлений. Но с точки зрения главенствующей мировой тенденции, это был век индустриализации, век национализма, век европейкой культуры. Ключевой показатель индустриальной эпохи — рост (как правило, экспоненциальный) основных экономических показателей. С этим феноменом связаны главные компоненты индустриальной системы: радикальные и постоянные изменения в технологии, замена ручного труда машинным, мускульной силы — энергией, образование рынка рабочей силы, концентрация рабочих, появление особого вида экономической деятельности — капиталистического предпринимательства.
Технический прогресс, развитие фабричного производства и сопутствующие им изменения в характере труда, его оплате и условиях — решающие характеристики промышленной революции. Но «индустриальная революция» — больше, чем серия экономических перемен в способах производства.
Это было время, когда, по выражению Гегеля, «мир был поставлен на голову, сначала в том смысле, что человеческая голова и те положения, которые она открыла посредством своего мышления, выступили с требованием, чтобы их признали основой всех человеческих действий и общественных отношений, а затем и в том более широком смысле, что действительность, противоречившая этим положениям, была фактически перевернута сверху донизу. Все прежние формы общества и государства, все традиционные представления были признаны неразумными и отброшены, как старый хлам...»58 Промышленная революция была революцией и в смысле трансформации традиций общества 69. Для миллионов людей жизнь превратилась в нудную рутину, в механическое бремя, не дававшее ни радости, ни свободы.
Неэкономические аспекты промышленной революции не были подвергнуты внимательному анализу и не получили должной оценки. Но, очевидно, что капи-
тализм — больше чем экономическая система. «Это — весь культурный аппарат с особыми представлениями о природе человека, должном распределении политической власти и желаемой социальной структуре. Его ценности пронизывают все общество и проявляются в социальных подходах к отдыху, воспитанию детей, образованию и сексу. Неэкономические слагаемые модернизации: урбанизм как образ жизни, демографический взрыв, ликвидация неграмотности, которая веками была константой социальной жизни, приход общества на смену «общине», повышение социальной мобильности, процесс политической демократизации, образование системы политических партий, секуляризация, рационализация, бюрократизация в0.
Основные идеи эпохи промышленной революции продолжают господствовать в умах людей и в XX в. Это — идея эволюции, которая прилагается ко всему без исключения; идея соподчинения экономического базиса и политической надстройки; представление об истории человеческого общества как об истории классовой борьбы; идея релятивизма, отрицающая все абсолюты, нормы и стандарты, затронувшая даже математику; позитивистский подход; фрейдистская интерпретация поведения человека, основанная на подсознательном 61.
Если спрессовать в нескольких словах путь, пройденный капитализмом от начала индустриализации до 1970-х годов, то это путь к «городскому, демократическому, индустриальному, бюрократическому, рационализированному, масштабному, формализованному, светскому и технологическому» обществу 62. Достаточно вдуматься в это определение, данное Р. Нисбетом, чтобы увидеть, что альтернативная идеология и сегодня бросает вызов буквально каждому его компоненту. Вновь возникла ностальгия по общине, сельской жизни, эмоциональным отношениям, малым организациям. Возможно, человечество в процессе исторического развития уже нашло некоторые оптимальные формы жизни, но не может совместить их с другими реалиями: экономическими, политическими, личностными. Может быть, поэтому разные социальные слои с таким трудом адаптировались к промышленному миру и искали альтернативу ему в понятных формах организации до-индустриальной жизни. Однако реальное развитие шло по пути создания все более сложных
экономических и политических структур. Идеал общества, основанного на самоуправлении, творческом труде, равенстве «все еще недосягаем для нашего несовершенного мира, а наша современная цивилизация слишком сложна для тех способов исцеления, которые он предлагает»63.
3. Ритм альтернативных движений
«Когда нерешенные проблемы передаются от поколения к поколению, снова и снова возрождаются весьма старые идеи»
(Д. НЕРУ)
Большинству читателей, наблюдателей и исследователей утопия представляется как идущий сквозь века неопределимый интеллектуальный, социальный и биографический феномен. Утопии возникали и в эпохи революционных потрясений, и во времена глубоких экономических кризисов, и в периоды относительной стабильнЬсти (Т. Мор, Ф. Бэкон, Бертон, Дж. Моррис). Хронология и типология утопий упорядочена, но ничего похожего на «утопический ритм», никаких закономерностей между социальным процессом и появлением утопического учения не обнаружено. В основу последовательного изложения истории утопической мысли кладется, как правило, принцип «исторических созвездий утопий», в соответствии с которым они группируются в хронологическом порядке вокруг одного из великих утопистов прошлого или плеяды «утопических светил».
«Как конструкция, отрицающая другие модели идеального общества,— пишет Дж. Дэвис,— утопия практически не имеет истории. В отношении истории утопия подобна поезду, который изо дня в день ходит по одному маршруту. Разные пассажиры садятся в него и сходят, но путь его неизменен. В утопическом поезде побывали наука, преобразовавшая тайны природы в законы, классовая идеология, меняющая вертикальную структуру на горизонтальную, феминизм, утверждающий гражданские отношения вместо семейных, человеческий -дух,' побуждаемый единоборством с природным грехом к поиску убежища в бессознательном,— и у всех была своя история, свои путешествия и остановки, но они не изменили маршрута поезда. В отношении утопии они только вновь и вновь демонстриро-
вали ее возможности и пределы. Как механизм мышления утопия остается с нами»64.
Если утопия как проект рождалась вне жесткой связи времени, места и действия, то массовые движения, вдохновляемые утопическими идеями, всегда возникали на том перекрестке, где потеря ориентации в резко меняющемся мире сталкивалась с утратой устойчивого положения в системе социальных связей и ломкой политических структур. Хотя альтернативные движения последнего десятилетия сразу и безоговорочно получили определение «новых», их духовная связь со «старыми» не ускользнула от внимания исследователей. Сначала выявили ближайших предшественников: «спонти», «новых левых», «битников»— потом стали искать все более отдаленные прообразы, доходя до руссоистов и даже раннехристианских сект.
В трактовке Т. Розака, Ф. Капры и ряда других специалистов альтернативное движение выступает как очередное видоизменение антимодернистского движения или новая форма политического романтизма, имманентные капиталистическому обществу с самого начала его возникновения 6Э. Новый потенциал протеста интерпретируется как возрождающееся «антимодернистское» движение в той мере, в какой этим указывается на порожденный процессом индустриального обобществления конфликт, сохраняющийся в течение всей истории буржуазного общества и обострившийся с новой силой в 70-х годах. Сущность этого конфликта заключается в непрерывном процессе разрушения традиционных, сложившихся в доиндустриальный период форм жизни, или во все более углубляющемся процессе «колонизации жизненного мира». Обусловленные этими процессами нагрузки с особой силой сказываются на тех слоях населения (на заре капитализма это были крестьяне, затем процесс распространился на ремесленников, далее на старые средние слои, интеллигенцию, наконец, как ни парадоксально, эти нагрузки стал испытывать и рабочий класс), чьи региональные формы социального и культурного воспроизводства разрушаются или по крайней мере находятся под угрозой разрушения в результате постепенного включения в мировой капиталистический рынок или в национальный процесс индустриализации. «Страх деклассирования всегда был и остается идеальной питательной средой как для реакционных, так и для социал-романтиче-
ских, антигосударственных идеологий и движений»68.
Политическая жизнь на протяжении двух последних веков непрерывно вызывала и абсорбировала движения протеста. Сам факт постоянного присутствия движений непролетарского протеста на социальной сцене объясняется по разному: и в контексте теории «распада», и в понятиях теории «солидарности». В основе первой интерпретации лежит идея, что антикапиталистические движения являются сопутствующим продуктом разложения общества, таких структурных перемен как деклассированно, миграция, урбанизация, индустриализация, когда возникновение новых структур создает неопределенность и напряженность для массовых слоев населения. Старые формы контроля над антисоциальным поведением утрачивают смысл, установленная система социального соподчинения перестает существовать, и в противоборство втягиваются все слои и классы. Согласно теории солидарности, движения протеста, наоборот, являются выражением политической воли новых классов и социальных групп и набирают силу по мере консолидации этих социумов и их включения в борьбу за власть w. По существу две эти теории описывают разные фазы и типы одного и того же процесса. Или, с позиций отражения этого процесса в общественном сознании, может быть то, в чем консервативное сознание видит прежде всего крушение старого, радикальное — обнаруживает возможности для развития новых форм сопротивления.
Альтернативное антикапиталистическое движение, и думается, это относится ко всем его этапам, можно рассматривать как следствие социального конфликта, связанного с процессом развития индустриального общества (в его последовательных стадиях). Большую часть истории индустриального периода можно понять в контексте сопротивления новым организационным формам во имя старых. Элементы этого протеста преобразуются, но сохраняются и в XX веке.
Важным фактором в формировании теории «распада» стала гипотеза модернизации. Согласно этой гипотезе, становление капитализма трактуется как исторически неизбежный переход от «традиционного» общества к современному. При этом «традиционное» общество описывается как «общество закрытое и статичное, опирающееся на жестко определенные семейные
и деревенские отношения, привязанное к экономике скудости и преданное миру прошлого и невиданного»68.
Возникнув после второй мировой войны как обоснование политики Запада по отношению к развивающимся странам, теория модернизации постепенно пришла к представлению о некоем общем идеальном типе глобального процесса модернизации. Суть такого представления состояла в том, чтобы отразить переход от «традиционного» к «модернизированному» обществу под воздействием научно-технических достижений, развития определенных форм социальной стратификации, преобразования системы норм и ценностей, мобилизации человеческих и природных ресурсов.
Трактуя промышленную революцию как процесс резкого разрыва с прошлым опытом, большинство современных историков высказывают точку зрения, что именно на ранних стадиях индустриализации происходит резкий взлет настроений и движений протеста. Впоследствии — в зрелом индустриальном обществе — движения протеста идут на спад. Соответственно динамика альтернативных движений тесно увязывается с фазами становления и утверждения капиталистических отношений и представляет собой кривую, пик которой приходится на начало периода индустриализации. Впоследствии рост материального благополучия и психологическая адаптация снижают уровень недовольства. Происходит экономическая, политическая и социально-психологическая интеграция в капиталистическую систему (эта концепция с наибольшей полнотой развивается в книгах Г. Бьенена и С. Айзенштадта)69.
Ограничивая социальный конфликт культурологической сферой, сторонники концепции модернизации утверждают, что неприятие теми или иными социальными слоями индустриальной системы капитализма во многом объяснялось тем, что в социальных отношениях раннекапиталистического периода какое-то время отсутствовал соответствующий им этико-культурный пласт. «Культурный» вакуум заполняла старая, «доиндустриальная» система ценностей, но она, естественно, не соответствовала новому жизненному укладу и была постоянным источником взрывных ситуаций. Однако постепенно элементы старой культуры частично изживались, частично трансформировались, и одновременно закладывались основы новой политической
культуры. «Век, который выдвинул современную концепцию класса, чтобы объяснить огромное недовольство, порожденное промышленной революцией, век, на материалах которого Маркс создал свою теорию, по всей видимости, был периодом не классового, а до-классового конфликта. В устойчивом классовом обществе...,— пишет известный английский представитель «социального» направления в истории Г. Перкин,— которое последовало непосредственно за этим веком, конфликт был институционализирован и лишен остроты с помощью таких институтов как коллективные переговоры и парламентские выборы. Насилие времен луддитов или чартистов скорее было принадлежностью старого общества, не желающего без сопротивления сдать свои позиции новому»70.
Действительно, многие тенденции современного альтернативного движения, например, в ФРГ, очень близки к традициям мелкобуржуазной немецкой культуры с ее антииндустриальным романтизмом, провинциализмом-; культом «прекрасного маленького». Живучесть этих традиций связана со спецификой модернизации Германии: стремительной и недостаточно глубокой, сохранившей под слоем буржуазных экономических и политических институтов значительные элементы традиционной культуры.
Не будет преувеличением сказать, что современное движение за мир и охрану окружающей среды в ФРГ уходит корнями в эпоху просвещения, к трактату И. Канта о «Вечном мире» (1795 г.). Развитие этой тенденции можно проследить на протяжении всего XIX в. и до настоящего времени. Романтический протест начала XIX в., движение за разоружение накануне первой мировой войны, радикализм экзистенциалистов 1920 г., студенческое движение в 60-х годах — все это проявления одной традиции.
Рассматривая вопрос об исторических аналогиях, греческий исследователь Э. Пападакис приводит высказывания некоторых ученых о существовании интеллектуальной преемственности между идеями движений протеста 20-х годов и теперешним движением зеленых. В частности, подмечаются такие похожие явления, как бегство из городов, критика технологического прогресса, культурный критицизм, тоска по природе — все то, что составляет традиционный элемент немецкого романтизма. Впрочем, мы имеем дело не
только с «немецким случаем». Антикапиталистическое движение на раннем этапе, безусловно, а, с определенными оговорками, вплоть до второй мировой войны, сохраняло антииндустриальный характер.
Современные исследователи насчитывают в США в XIX в. несколько сотен коммун, в которых в той или иной степени участвовали сотни тысяч людей. Коммуны поражали разнообразием укладов, стилей, принципов. Одновременно на широком географическом пространстве страны существовали общины, живущие в разном историческом времени и культуре. Коммуны янки и коммуны иммигрантов, христиане, деисты и неверующие, коммуны, практиковавшие полное целомудрие, и общины, преданные «свободной любви», коммуны жизнелюбов и вегетарианцев. Одни реализовали коммунистический принцип общей собственности, другие действовали на экономическом поприще как акционерные компании. Некоторые существовали на основе натурального хозяйства, но многие активно включались в систему рыночных экономических связей. Люди с выраженной коммунитарной ориентацией нередко переходили из одной коммуны в другую, что было связано не только с «открытостью» многих общин, но и с поразительной неустойчивостью их значительной части (большинство из них существовало не более двух лет). Распространенностью коммунитарного движения в США объясняется, по-видимому и то, что не только оно само осознавало себя частью экспериментальной политической культуры страны, но и государственная власть, похоже, воспринимала его соответственно. Историческим фактом является то, что правительства, руководившие обществом, исповедующим святость частной собственности, семейной жизни и индивидуального успеха, были лояльны к общинам, отрицающим и собственность, и моногамию, и индивидуализм
|
|
Столь же пестрой была коммунитарная карта Америки с конца XIX в. вплоть до первой мировой войны.
Стоит упомянуть и о коммунах, почти обойденных вниманием историков,— тех, которые практически были созданы во время экономического кризиса 30-х годов самим правительством Ф. Рузвельта, субсидировавшим около 150 коммун и фермерских кооперативов с целью помощи разорившемуся сельскому населению 72.
3 Савельева И. М.
В общей сложности на территории США до 1965 г. просуществовало более 600 коммун. М. Баркан в статье «Коммунитарные общины как циклическое явление» отмечает, что из 270 основанных между 1787 и 1919 гг. утопических коммун одна треть возникла в короткие интервалы между 1842 и 1848 гг. и 1894—1900 гг. Третий подъем коммунального движения произошел в 1930-е гг. В эти же периоды происходил подъем милленаристских движений в США *. Четвертый период активного создания коммун приходится на конец 60-х годов 73.
Замечено, что некоторые поколения в истории особенно чувствительны к утопическому мышлению, и нередко увлекаются одной утопической системой за другой, последовательно участвуя в соответствующих движениях. Современники буржуазной революции в Англии, переходя из секты в секту, оказались вовлеченными в социальные утопии, связанные с целым рядом самостоятельных социальных доктрин. Французы поколения 1798 г., достигнув зрелости в период Реставраций, проделали путь от сен-симонизма к фурьеризму и коммунизму.
Специалисты по утопиям периода капитализма насчитывают по крайней мере четыре своеобразных утопических «бума», когда одновременно резко увеличивается число политических и литературных утопий, появляются утопические «бестселлеры», набирают силу основанные на этих идеях социальные движения и социальные эксперименты. Это 20—40-е годы, 70—80-е годы XIX в., а также 30-е и 70—80-е годы XX в. Общие экономические, политические, социальные и духовные характеристики названных исторических отрезков прослеживаются достаточно отчетливо. Время мирового экономического спада 1820—1840 гг. было соответственно и периодом резкого обострения социальных противоречий. Вопрос стоял о том, какой вид приобретет социально-политическая структура общества, которая во всех странах находилась еще в стадии становления. Все больше сомнений вызывала возможность реализации принципов «свободы, равенства и братства» на том направлении, в котором двигалось буржуазное
Милленаристские движения — движения последователей религиозно-мистического учения о тысячелетнем земном царствовании Христа, которое должно наступить перед «концом мира».
общество. В этот период достигает расцвета романтическая утопия и впервые оформляются системы утопического социализма (Р. Оуэна, Ш. Фурье, Э. Кабе). В утопическом романтизме начала XIX в. можно найти истоки характерных для современного альтернативного мировоззрения поисков нового стиля жизни, идею о единстве человека и природы, тезис о необходимости сохранения гармонии между ними. Благодаря романтической и социалистической утопии политический радикализм обретает выраженную антикапиталистическую направленность.
Социальные движения, опиравшиеся на эти доктрины, конечно, потерпели крах. Но идеи утопического социализма и романтической утопии прочно укоренились, и движение возродилось на волне революций 1848 г. Возникло литературное, а потом социально-реформистское направление, которое П. Глотц сравнивает с современными гражданскими инициативами 74. Оно включало часть движения за охрану природы, за городские сады, нуддистов, союзы трезвенников, часть женского движения и т. д. Своего пика эти движения достигли в 80-е годы XIX в. Вновь появилось огромное количество утопических проектов и литературных утопий. Одно за другим рождались молодежные движения (за реформу педагогики, за воспитание с помощью искусства), заявляли о себе феминистские организации. Как и во время первого подъема массовых антикапиталистических движений популярность идей социалистов-утопистов возросла и в Европе, ив США. В США утопические проекты в духе идей Э. Беллами выдвигали грейнджеры, гринбекеры, фермерские союзы, популистская партия. Все они пытались найти выход на путях социально-политической переориентации общества, равенства жизненных условий, солидарности, братства и счастья всех людей.
В последние десятилетия XIX в. «великая викторианская депрессия» вызвала растущее разочарование в ценностях материального и индустриального прогресса. Литература, прославлявшая человека, который не подчиняет себе природу, а является ее частью, пополнялась все новыми и новыми сочинениями.
В эти годы были созданы многие существующие до сих пор организации защиты природы и .«естественного образа жизни». В Англии — Национальный трест (National Trust), Королевское общество защиты птиц, З*
Туристический клуб; во Франции многие организации, которые сейчас входят во Французскую федерацию обществ защиты природы; аналогичные организации в Германии, Швейцарии, Нидерландах 75. Участники подобных обществ трактовали разрыв с природой как зловещий парадокс, отступление от естественных законов, которое губит и разрушает истинный дух человека.
Не прошел бесследно для утопического сознания и кризис 1929—1933 гг., явившийся концентрированным выражением глубокой внутренней трансформации капитализма, назревшей еще с конца прошлого века. Он пробудил интерес к социальным и политическим проблемам на уровне самых широких масс.
В США острая потребность в идеях и программах породила дискуссию, «более интенсивную и всеобъемлющую, чем когда-либо прежде или впоследствии»76. Современники отмечали небывалый интерес к экономическим проектам спасения общества. «Миллионы людей,— писал американский экономист С. Чейз,— мысли которых никогда прежде не выходили за ограды их домов, пытаются постичь основы национальной и мировой экономики. Вследствие своей культурной отсталости они выбирают лишь между двумя политэкономическими системами: правительство должно устраниться от всего или мы обречены; правительство должно управлять всем или мы будем прокляты»77.
Но, как и прежде, «решения, которые находило общественное сознание, отличались простотой»78, сводя дело к тому, что нужно найти некую панацею, скажем осуществить какую-нибудь спасительную денежную или налоговую реформу — и все сразу станет на свои места. Вот почему такую широкую поддержку в тот период получили утопические планы Ф. Таунсенда, X. Лонга, Г. Скотта и других политических и общественных деятелей, объявивших, что они нашли ключ к решению всех проблем.
Как ни странно, но на депрессию 1930-х годов пришлась и следующая волна организационной активности движения в защиту окружающей среды. К 1935 г. в Великобритании число участников движения в защиту природы достигло почти миллиона 79. В Германии это движение использовали национал-социалисты. Хотя природоохранные общества были очень специфическими, важно отметить легкость, с которой эмоциональное
отношение к природе могло быть трансформировано в реакционные политические настроения и принципы.
В зависимости от опыта, пережитого в 1930-х годах разными капиталистическими странами, они пришли к неодинаковым, даже полярным, решениям выхода общества из кризисной ситуации. Альтернатива тоталитарного режима оказалась тупиковой, угрожающей основам европейской цивилизации л губительной, в конечном счете, даже для ее носителей. Вариант буржуазно-реформистского государственного регулирования дал возможность капитализму пережить еще одну длительную фазу экономического подъема и создать соответствующий ей механизм действенных амортизаторов социального конфликта. Существенно, что кризисная ситуация 1930-х годов подорвала устойчивые идеалы традиционной социалистической утопии — народного суверенитета, местного самоуправления, минимального государственного вмешательства, выдвинув идеал «сильной власти» в лице государства.
Наконец, четвертая, последняя фаза в развитии альтернативных движений приходится на 70—80-е годы нашего века. Фундаментальные изменения технологического, социального и политического характера вызвали очередную трансформацию социального, в том числе и утопического идеала.
Генезис современного альтернативного движения не прямолинеен. «Друзья земли», Green peace, партии зеленых не выросли непосредственно из предшествующих альтернативных движений. У них во многом собственные источники возникновения — озабоченность экологической и демографической ситуацией в мире и идеология «новых левых». Современные альтернативные идеи, это, по словам Э. Я. Баталова, «требующий самостоятельного исследования утопический массив», «геология» и «география» которого почти неизвестны, но который является фактором «силового поля» современной политики и, следовательно, влияет на «поведение» попадающих в сферу его действия индивидов, групп: движении. 80
Таким образом, в истории капиталистического общества мы видим устойчивую антикапиталистическую непролетарскую традицию, включающую в себя популистские, инвайронменталистские, феминистские и другие, более мелкие движения, сутью которых является выдвижение разнообразных альтернатив существую-
щему порядку. Альтернативы эти, если они относятся к области социального проектирования, принимают отчетливо выраженную утопическую форму. Причем подъемы движений такого типа происходят с определенной периодичностью, совпадая с самыми глубокими экономическими депрессиями в развитии капитализма.
Предложенная нами траектория альтернативных движений не может быть интерпретирована в рамках концепции модернизации, так как она вовсе не дает. картины одного раннего подъема и последующего длительного спада. Наоборот, наблюдаемый нами подъем вряд ли имеет аналогии с предыдущими по массовости и радикальности конечных целей.
Э. Я. Баталов пишет о «пульсации» утопического сознания, которое на какое-то время как бы угасает, чтобы потом начать биться вновь. «Угасание» проявляется не столько в уменьшении числа публикуемых утопий, сколько в падении их влияния на общественное сезйание, сужении сферы распространения и воздействия утопического сознания»81.
Заметим, впрочем, что проведенные в последние годы исследования позволяют непосредственно оценить и некоторые количественные характеристики рассматриваемого процесса, поскольку уже имеются данные, отражающие изменение удельного веса публикуемых утопий и дистопий (которые обычно не совсем точно именуются «антиутопиями») в общем числе монографических публикаций в США.
Являясь всегда естественной реакцией на духовную дезориентацию, чем все-таки порождены альтернативные движения обстоятельствами или потребностью в новых ценностях? Стремление создать общество на основе альтернативных ценностей и институтов сегодня многие буржуазные авторы рассматривают как следствие только духовного кризиса. «Пост-материальные ценности,— утверждают, например, С. Котгров и А. Даф,— это ценности, которые их сторонники хотят видеть воплощенными в будущей утопии. Эти ценности порождены не настоящими потребностями, не условиями социального существования как таковыми, а утопией»82. Конечно, существует немало версий «материалистического» объяснения появления альтернативных движений как следствия конкретных обстоятельств. Приход «зеленых» трактуется как реакция на провалы экономической политики правящих партий в 1970-х
годах 8Э, или как результат угрозы глобальных проблем 84. Но эти правильные в основе версии дают неполный ответ, ибо они не в состоянии объяснить ритм социальных движений в длительной временной протяженности.
Многие исследования 60—70-х годов, в том числе и эмпирические, поставили под вопрос положение о связи острого социального недовольства, ухудшения материального положения или падения статуса тех или иных общественных групп с появлением в обществе новых социальных движений. Есть исследования, которые показывают отсутствие зависимости между объективной или субъективной лишенностью и желанием участвовать в коллективных действиях 85. Другие работы ставят под сомнение связь между интериоризованной системой ценностей и выступлениями на поприще социальной активности 86. Есть теория мобилизации ресурсов, в основу которой кладутся не базисные факторы, а такие обстоятельства, как способность обеспечить финансовую базу, реакция социальных институтов, отношения с общественностью, вовлеченность средств массовой информации, дилеммы тактики 87. Опираясь, или точнее, не находя возможным опираться на противоречивые выводы и материал этих исследований, один из ведущих специалистов по социальным движениям Ч. Тилли пришел к выводу, что в основе социальных движений все-таки лежат глубинные исторические процессы, а не поднимающиеся на поверхность сиюминутные настроения и недовольство 88.
Развитие альтернативных движений на протяжении всей истории капитализма свидетельствует о том, что переживаемые ими всплески — не деформация социального процесса, не какие-то выбросы энергии маргинальных групп или сгустки популистских настроений, а отражение глубоких закономерных взаимосвязей, выражение базисных сдвигов в надстроечной системе.
Все подъемы утопических движений — 1820—1830-х, 1870—1880-х, 1930-х, 1970—1980-х годов—занимают сходную позицию в пространстве длинных экономических циклов или «циклов Кондратьева», названных так по имени известного советского экономиста Н. Д. Кондратьева, активно исследовавшего в 1920-е годы проблему долговременных колебаний 89. «Циклы Кондратьева» (длинные волны) рассматривают, в первую очередь, как экономическое явление. Суть этой
концепции сводится к тому, что в капиталистической экономике наряду с обычными экономическими циклами существуют долговременные колебания экономической активности с периодом 50—60 лет. В ходе этих волн наблюдается чередование долговременных периодов роста и снижения показателей, не имеющих устойчивой повышательной тенденции (например, нормы прибыли, ставки процента). Для показателей, которые в целом имеют тенденцию к увеличению (валовой национальный продукт, промышленное производство и т. д.), можно, с большей или меньшей условностью, выделить длительные периоды высоких и низких темпов роста, сменяющих друг друга в ходе длинной волны.
Понижательная фаза, по мнению сторонников концепции длинных волн, характеризуется усилением кризисных процессов в экономике, снижением темпов экономического роста и темпов накопления, ростом безработицы, снижением уровня или темпов роста реальной заработной платы и т. д. Ухудшение экономических условий, в свою очередь, стимулирует повышение инновационной активности, создание новых отраслей и производств, структурную перестройку хозяйства. Благодаря этому создаются условия для перехода к повышательной фазе, характеризующейся более благоприятными показателями экономического развития.
Вплоть до настоящего времени концепция длинных волн продолжает оставаться дискуссионной. У исследователей нет единства в объяснении механизма длинных волн, да и сам факт их существования ставится многими специалистами под сомнение. Значительные разногласия вызывает периодизация и датировка длинных волн, причем хронологии, используемые разными авторами, подчас весьма сильно отличаются друг от друга.
На основе предшествующих исследований и собственных оценок мы можем предложить следующую условную периодизацию длинных циклов (которая, естественно, не претендует на право быть единственно верной). Первый цикл открывается экономическим кризисом 1772-у1775- гг., второй — кризисом 1825— 1826 гг., третий — кризисом 1873—1879 гг., четвертый — кризисом 1929—1933 гг. и пятый — кризисом 1974—1975 гг. (табл. 1). Отдельные фазы также датируются по годам кризисов, так как именно они играют конституирующую роль в циклических процессах.
На фазы депрессии — отправную точку длинного цикла — приходятся наиболее глубокие и продолжительные экономические кризисы, которые повлекли за собой значительные долговременные изменения в соотношении капиталистических производительных сил и производственных отношений.
|
|
II
|
III
|
IV
|
V
|
фазы цикла
|
I
|
|
|
|
|
Депрессия
Оживление
|
1772- 1783 1783- 1793
|
1825- 1838 1838— 1848
|
1873- 1885 1885- 1892 |
1929— 1938 1938— 1949 |
1974 1982 1982—
|
Подъем
|
1793- 1803 |
1848— 1858 |
1892— 1903 |
1949— 1958 |
|
Процветание
|
1803- 1812 |
1858— 1866
|
1903— 1913 |
1958— 1966 |
|
Нестабильность
|
1812- 1825
|
1866— 1873
|
1913— 1929
|
1966— 1974
|
|
В целом ряде вышедших в последние годы в нашей стране публикаций дается достаточно полное освещение длинных волн как экономического феномена. В то же время сравнительно мало известной остается другая сторона этой концепции, связанная с изучением социально-исторических процессов. Поэтому мы попытаемся кратко охарактеризовать основные принципы исследований в указанной области, что позволит дать представление о возможности применения концепции длинных волн к изучению социальных движений, в том числе альтернативного.
В социально-политических исследованиях оспаривается подход к длинным волнам как к сугубо экономическому явлению. Длинные волны рассматриваются как проявление гармоничного или дисгармоничного поведения всей экономической, социальной и институциональной системы, измеряемое преимущественно
в экономических показателях.
Сторонники «длинноволнового» подхода считают его
применение эффективным не только для более точной периодизации общественного развития, но и для углубленного изучения синхронных и диахронных про-
цессов истории, для поисков истинных исторических аналогий. На первый план в подобных работах выходит вопрос о механизме взаимодействия экономического и политического циклов и порядке их соподчинения. Постановка этого вопроса предполагает вступление «социального» направления в дискуссию о причинах длительных, синхронизированных во всемирном масштабе экономических подъемов и спадов. Неудивительно, что ответ на вопрос зачастую дается уже не с экономической, а с социальной позиции 90.
Четыре подъема антикапиталистических движений, вдохновленных социальными утопиями или более узкими (пацифистскими, феминистскими, природоохранительными) целями, происшедшие в 20—30-е и 70— 80-е гг. прошлого и нынешнего веков, специалисты по социальной истории выделяют, можно сказать, единодушно. Выше перечислены наиболее типичные интерпретации. Важно, что определение этих кульминационных пунктов велось исследователями без всякой оглядки на концепцию длинных волн, скорее всего, многие просто пребывали в неведении относительно существования такой концепции. Соответственно, они и предлагали объяснения утопических «пульсаций», не связанные с длинными экономическими циклами, часто полностью отвергая экономическую обусловленность утопических движений.
Однако указанные хронологические периоды соответствуют наиболее распространенной датировке нижних поворотных точек длинных волн, т. е. моментам перехода от понижательной к повышательной фазе. Вряд ли даже тем, кто скептически относится к попыткам объяснять динамику социальных процессов с помощью концепции длинных волн, такое совпадение покажется случайным. Во-первых, все подъемы утопического сознания падают на «великие депрессии», когда сильнее всего экономические тяготы, когда умирает вера в «систему», когда естественно разочарование и обращение к «спасительным» рецептам, стремление уйти от несостоятельности буржуазного общества в какую-то изолированную жизнь. Добавим к этому сопровождающие глубокие" экономические кризисы социальные процессы — деклассирования, миграции, поляризации общественных групп. Все это — благодатная почва для всех типов утопических движений: консервативных и прогрессивных, «научных» и иррациональных,
светских и религиозных. Таковы, думается, доводы здравого смысла.
Во-вторых, в отношении антикапиталистических утопических движений можно с большей уверенностью, чем в отношении рабочего движения, отмести версию о попытке «подогнать» показатели этого типа социального движения под схему длинной волны 91. Подъемы рабочего движения были выделены сторонниками длинных циклов, хотя они и сделали это очень убедительно. Пики утопических движений, как уже говорилось, определялись «независимыми» исследователями, и, в основном, до того, как длинные волны вошли в научную моду. Никому в то время и в голову не приходила мысль о возможности подобной корреляции. Поэтому, если автору и можно вменять в вину особую заинтересованность в нахождении синхронности между ритмом альтернативных движений и длинными экономическими циклами, то только на том основании, что данные о подъемах антибуржуазных утопических движений им не перепроверены. Признавая отчасти справедливость этого упрека, следует все же отметить, что, с одной стороны, построение убедительной динамики развития антикапиталистических движений представляет чрезвычайно трудоемкое дело. (Крупнейший специалист по социальной истории Ч. Тилли с группой сотрудников затратил 12 лет на то, чтобы собрать и проанализировать все доступные материалы по различным формам социального протеста в Лондоне и Париже с 1830 по 1860 г.) С другой стороны, приблизительные подсчеты на материалах разных стран, учитывающие число коммун, численность участников различных обществ, выдвигающих социальные панацеи, количество самих панацей и т. д., кажутся достаточно убедительными. Тем более, что существует множество исследований, дающих содержательный анализ конкретных движений, их систем ценностей, идеологии и т. д.
Уверенность в неслучайности корреляции между длинным экономическим циклом и динамикой альтернативных движений остается, однако, в известной мере делом личных вкусов до тех пор, пока не вскрыт механизм взаимодействия экономического развития и социальных движений. Мы умышленно подменили здесь альтернативные движения более широким, «родовым» понятием. Чтобы попять сущность конкретного социального движения («вида»), его направленность, ис-
точники, движущие силы, желательно начинать с анализа совокупности массовых социальных движений, существующих в обществе, а не с изолированного движения 92.
Социальные движения нужно увидеть как конфигурацию внутри формирующей их внешней среды, основные детерминанты которой: экономический уровень развития, фаза длинного экономического цикла, социальная структура, политическая система, политическая культура, идеологическая система. Главные характеристики социальных движений определяются, прежде всего, взаимодействием элементов социальной структуры.
На наш взгляд, анализ социально-экономического механизма длинной волны предполагает взаимодействие двух основных субсистем: технико-экономической и социально-политической, причем первая, как ни странно, обладает гораздо более быстрой реакцией, чем вторая. Повышательное движение длинной волны (фаза подъема и процветания в табл. 1) стимулируется гармоничной эволюцией экономической и социально-институциональной структур до тех пор, пока «технологический стиль» не достигнет предела возможного роста эффективности. Преодолевая этот барьер путем проб и ошибок, в производственной сфере формируется новый «технологический стиль», для которого уже не годятся господствующие социальные и институциональные структуры 93. Институты политической системы, которые обладают высокой степенью инерции, усиленной общественным опытом предшествующих успехов, становятся контрпродуктивными. Этот процесс прослеживается как спад длинной волны, ведущий к кризису всей системы.
В период спада длинной волны происходят изменения не только в базисе капиталистической системы хозяйства. Существенно меняется социальная и политическая структура общества, его институциональные характеристики. По мере того, как экономический кризис углубляется, действующая совокупность политических институтов становится тормозом в развитии экономического процесса; -В начале понижательной фазы предприниматели могут и не стремиться к сознательной коллективной политической деятельности, так как ранняя стадия кризиса порождает острую межкапиталистическую конкуренцию. Наоборот, рабочее движение, на-
бравшее силу и организованность в период подъема и процветания, наиболее активно действует в начале спада (фаза «нестабильности» в табл. 1). Альтернативные движения несущественны как социальный фактор в фазе подъема длинной волны. Поэтому в начале спада они только вступают в стадию социальной мобилизации, и им требуется время, чтобы набрать силу. Иногда они «пробегают» этап консолидации в несколько лет, но все же апогей их влияния приходится непосредственно на годы «депрессии». В этот же период максимальны и сознательные политические усилия буржуазии, которая сталкивается со стремлением других классов и социальных слоев защитить свои условия труда и жизненный уровень. В результате выход из кризиса, создание новой политической структуры определяется балансом сил предпринимателей-, рабочих и других социальных групп не только в период «депрессии», но и характером классовых отношений в предшествующий период.
Таким образом, массовые антикапиталистические социальные движения каждый раз достигали пика в условиях сходного исторического контекста. Конечно, не следует при этом забывать, что каждое новое движение, сколь бы много общих типологических характеристик не имело оно с предшествующим, всегда является продуктом определенных исторических условий и обладает «полной значимостью только для этих условий и внутри их»94.
Историческая непрерывность и изменчивость проявляется в двух основных формах: как циклическое повторение событий, которое, хотя создает видимость новизны, на самом деле вновь и вновь подтверждает фундаментальное сходство явлений одного ряда, и как долгосрочная линейная эволюция или прогрессия событий, которая представляет непрерывное появление новых идей и складывание нового исторического контекста. Современные альтернативные движения сформировались на совершенно ином уровне научно-технического развития общества и в другой духовной атмосфере, определяющейся в том числе и уровнем культуры сталкивающихся социальных сил. Как ни плодотворен путь исторических аналогий, «полных аналогий в истории не бывает, поэтому новую задачу надо решать заново»95.
Взвешенный подход к генезису современных альтер-
нативных движений должен учитывать и повторяющиеся явления, и их новое качество, свидетельствующее об эволюции. Поэтому односторонними являются как чисто циклическая трактовка новых социальных движений, объясняющая их как периодическое возрождение антимодернистских протестов, которые сопровождали буржуазное общество с самого начала его развития 96, так и линейная интерпретация, рассматривающая новые социальные движения как совершенно не знающий прецедентов феномен, как исключительное следствие появления новых структурных проблем 97. Оба типа движения — циклическое и линейное — воплощает образ спирали. Конечная точка длинного цикла не совпадает с начальной. Длинный цикл — не механический процесс, а повторение тем, процессов и отношений в развитии социальной системы каждый раз в качественно иных формах, соединяющих повторяемость и эволюцию, циклы и стадии, преемственность и изменения.
АЛЬТЕРНАТИВНЫЕ МОДЕЛИ ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ
1. Экономический проект
«Мы обогатили себя знаниями о земле и о небе, но утратили познание счастия человеческого. Мы распространили разум, но сжали сердце... Мы имеем или хотим иметь кареты, корабли, аэростаты, порох, машины, неизвестные древним и т. п. Но не имеем и не хотим иметь свободы»
(Н. И. ТУРГЕНЕВ)
Альтернатива «обладание или бытие» является магистралью, вокруг которой строятся альтернативные модели общественно-политического развития. Э. Фромм пишет, что этой дилемме издревле принадлежит центральное место в основных мировоззренческих системах. «Как учит Будда, для того, чтобы достичь наивысшей ступени человеческого развития, мы не должны стремиться обладать имуществом. Иисус учит: «Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради меня, тот сбережет ее». По Марксу, роскошь — такой же порок, как и нищета; цель человека: быть многим, а не обладать многим»1.
Исходным моментом альтернативной экономической модели является разрыв с парадигмой индустриальной эпохи, которая фокусирует внимание не на внутреннем мире человека, а на внешнем. Авторы альтернативных концепций критикуют не отдельные пороки экономической системы конкретного общества, а систему в целом, иногда даже — все современное существование как неистинное. Они одинаково непримиримы к экономическим порядкам индустриального общества, его политическим формам, морали и философии, считая их разрушительными, антигуманными, «грязными».
Типические черты «индустриальной парадигмы» альтернативисты усматривают в том, что в центр деятельности человека ставится стремление приобретать материальные блага (в связи с чем идентификация личности и ее успех в жизни измеряются имуществом и
достигнутым профессиональным статусом); природа и сограждане рассматриваются индивидами в качестве источника дохода (в силу чего члены общества конкурируют друг с другом за материальный успех); формой знания признается знание, основанное на эмпиризме и рациональности; индустриальный способ производства товаров и услуг считается оптимальным способом достижения общественных целей.
Если рассматривать ту часть альтернативных концепций, в которой рассматривается не будущее общество, а существующее, не «переход к чему», а «переход от чего», то в ней можно обнаружить немало рациональных и убедительных элементов. Они налицо в критике разнообразных аспектов капиталистических производственных отношений, в неприятии милитаризма, бюрократизма, политики развитых стран в отношении развивающихся и т. д. Интересно, что для альтернативных моделей характерен специфический тип оценки и прогнозирования тех или иных феноменов общественного "развития: современные явления оцениваются с позиций будущего. Известный американский футуролог А. Тоффлер так охарактеризовал этот метод: «Раньше люди изучали прошлое, чтобы пролить свет на настоящее. Я перевернул зеркало времени, ибо убежден, что целостный облик будущего может помочь нам проникнуть в сегодняшний день. Нам будет все труднее понимать наши личные и общественные проблемы, если мы не научимся использовать модель будущего как интеллектуальный инструмент»2.
Серьезный анализ экономической части альтернативных моделей возможен лишь с учетом одного важного обстоятельства. Экономические проблемы решаются в них с позиций морального императива, что, по существу, лишает концепцию экономического содержания. Постулируется, с одной стороны, подчинение экономики этике, а с другой — создание новых форм экономики в жесткой корреляции с новыми формами политической организации.
Кроме того предполагается, что экономика и экология в конечном счете основаны на общих принципах достижения оптимальных результатов при минимальных затратах, и поэтому могут быть приведены в соответствие друг с другом3. Шумахер, обосновывая примат «бытия» над «обладанием», напоминает читателю, что экономический «прагматик» Дж. М. Кейнс в раз-
гар экономического кризиса почувствовал необходимость поразмышлять о ценностях, которыми будут руководствоваться внуки его поколения. «Когда все будут обеспечены, общество,— надеялся он,— снова начнет ценить цели выше, чем средства и предпочитать хорошее полезному. Но не спешите! Для всего этого еще не настало время. По крайней мере еще 100 лет мы должны внушать себе и другим, что дурное — хорошо, а хорошее — дурно. Потому что дурное — выгодно, а хорошее — нет. Алчность, выгода и предусмотрительность еще некоторое время должны остаться нашими богами. Ибо только они смогут вывести нас на дневной свет из туннеля экономической необходимости»4.
Идеи — одна из самых мощных и долгодействующих сил на Земле, если они выражают чьи-то интересы, и не будет преувеличением сказать, что рекомендованные Дж. Кейнсом для поклонения идолы — все еще на престоле. Да и время, определенное им для царствования, не истекло.
Теоретики альтернативной экономики потому и называют ее «новой моральной экономикой», что она делает выбор в пользу хорошего в ущерб выгоде, стремится к производству лишь социально целесообразных благ и услуг, к организации производства на демократических принципах коллективной собственности на средства производства, к созданию условий для самореализации индивида. Преимущества альтернативной экономики перед капиталистической заключаются главным образом в ее внеэкономических аспектах; она нацелена не на максимизацию прибыли, а на удовлетворение потребностей, снимает отчуждение в процессе труда, поскольку в значительной степени уничтожает его разделение, ликвидирует необходимость в «компенсационном потреблении», сближает производство с потреблением. Она «практически демонстрирует историческую ненужность капиталистов»6.
Однако и в тех случаях, когда альтернативисты отвлекаются от разрушительного воздействия современной экономической системы на духовный мир человека и его моральные ценности, они считают своевременным и правомерным говорить о деструктивности этой системы и по отношению к ее собственным, «прагматическим» целям. Крах сельской жизни, безработица, рост городского пролетариата, углубляющийся разрыв
между ядром развитых капиталистических стран и лишенной всяких перспектив периферией третьего мира представляются альтернативным теоретикам непомерно высокой ценой за достигнутый материальный уровень. Обращаясь к примеру США, Э. Шумахер замечает, что индустриальная система, которая использует 40 % основных ресурсов мира, чтобы обеспечить менее 6 % населения, может быть названа эффективной, только если она добилась ошеломительных результатов в обеспечении счастья, благополучия, культуры, мира и гармонии 6. Нет нужды доказывать, что американская система не смогла этого достичь.
С точки зрения традиционной политэкономии, экономика — это наука о том, как производить и распределять блага. Основной принцип новой экономики состоит в том, что она, в первую очередь и более всего, стремится удовлетворить нематериальные потребности человека, она «даст возможность людям хорошо делать свое дело за вознаграждение и безвозмездно, она будет поощрять стремление опираться на свои силы, она будет рассматривать здоровье как составную часть богатства, беречь ресурсы и окружающую среду»7. Из приведенного утверждения программы английских «зеленых» понятно, что экономические теории альтернативного движения основываются на таких понятиях, как гармония, природа, жизнь, здоровье и т. д.
Система категорий альтернативных экономических моделей позволяет отнести их к концепциям «волевого замысла», утопическим не только по способу полагания идеала, но просто от начала до конца, ибо в них взаимодействуют между собой более всего этические категории, экономика же является чем-то вторичным, производным, не нуждающимся в собственной структуре. Почему люди будут производить товары в количестве достаточном, но не избыточном, наслаждаясь как процессом труда, так и его плодами — такой вопрос даже не ставится.
К. Маркс, однако, заметил, что «ложное в формально-экономическом плане может быть истиной во всемирно-историческом смысле»8. Как соблазнительно было бы ещё недавно с помощью этой цитаты (а соблазн еще и в отсутствии категоричности, в возможности порассуждать, оттолкнувшись от нее) решить вопрос в пользу «всемирно-исторического смысла». Напомним, что будущий переход общества на путь альтернатив-
ной экономики в подавляющем большинстве трактатов и программ рассматривается как переход к коммунизму, в том понимании, какое в него вкладывают многие идеологи альтернативного движения. Предполагается, что в результате распространения экологического сознания в богатых странах Запада постепенно все большее число предприятий станет альтернативными, и в конце концов возникнет альтернативная экономика —«рыночное хозяйство альтернативных предприятий при национализации ключевых отраслей... Тем самым будут достигнуты основные цели коммунизма без предшествующей фазы социализма»,— пишет скрывающийся под псевдонимом автор книги «Экоматериализм». При этом, продолжает он,—«эта фаза необходима лишь в развивающихся странах, где не создано материальных предпосылок для коммунизма. Индустриальным обществам требуется лишь соответствующая надстройка»9.
Основные идеи «альтернативной экономики» изложены в известной работе Римского клуба «Пределы роста», манифесте английских экологистов «Проект выживания» и книге Э. Шумахера «Малое — это прекрасно»10. Первое исследование очертило характер и масштабы фундаментальных проблем, второе — сконцентрировалось на изменениях, необходимых, чтобы их решить, третье — связало практический подход
с размышлениями над философскими основами проблемы.
В основе самых разных вариантов экономической программы неизменными, пожалуй, остаются два принципа: неприятие экономического роста и сформулированный Э. Шумахером постулат «малое — это прекрасно». На одном полюсе многообразных альтернативных проектов — отказ от рынка и ориентация на самообеспечение, на другом, более сбалансированном,— плюралистическая модель, в которой «альтернативная экономика» совмещается с крупным капиталистическим производством. Эта антиномия не находит и не может найти своего конструктивного решения и постоянно возрождается, раскалывая одно «альтернативное» построение за другим.
Важнейшим «социалистическим» элементом альтернативной экономической программы является акцент на перераспределении собственности, ибо продвижение к «зеленому политическому будущему» невозможно
даже начать в «столь гротескно неравном» обществе 11. Экологическое общество немыслимо создать без радикального перераспределения богатства, земли и средств производства. Призывая людей руководствоваться иной системой ценностей и иным пониманием благополучия, состоятельности, богатства и не зависеть от так называемого благосостояния, альтернативисты достаточно решительно говорят о перераспределении богатства, земли и средств производства. Без этого, по их мнению, немыслимо создать экологическое общество. Цель альтернативистов, однако, не в том, чтобы уничтожить частную собственность, а в том, чтобы превратить в собственников наемных тружеников. Может быть, наиболее красноречивым подтверждением этого являются программы «зеленых» партий, каждая из которых, как правило, включает формулировки, подобные следующей: «Мы думаем, что господствующая система частной собственности и право распоряжаться средствами.. производства являются одной из причин социальной субординации и эксплуатации человека и природы. Собственность в частных руках, а также в руках государства, дольше не может господствовать над другими людьми, разрушать природу, контролировать экономику, общество и политику. Земля, природные ресурсы, средства производства и банки должны быть превращены в новые общественные формы собственности. Мы отвергаем известные методы национализации, так как они делают невозможным демократический контроль масс»12.
Как видим, альтернативисты, лейтмотивом мышления которых является принцип «малое — это прекрасно», не приемлют такой способ перераспределения собственности, как огосударствление. Государство (в том числе и социалистическое), считают они, не сумело предложить гуманистического решения проблем, порождаемых воздействием индустриализации, скорее даже усугубило некоторые из них. Отрицательное отношение ко всему «большому» и, прежде всего, к государству, экономическая власть которого базируется на обобществленных средствах производства, отводит* им' роль адептов «децентрализованного социализма»13. На вопрос, заданный Р. Баро: сохраняет ли силу социалистическая цель обобществления средств производства,—он безоговорочно ответил: «Нет, не на национальном уровне»14. Принципы цент-
рализации. и национализации отвергаются не только по идейным соображениям, но и по тактическим. Предполагается, что общественность не поддержит «перераспределение богатства» на национальном уровне, по централизованным схемам и масштабным планам. Вопрос о том, есть ли основания считать, что общество поддержит перераспределение средств производства
на общинных, кооперативных началах, остается открытым.
Экономическая модель, ориентирующаяся на самообеспечение, не приемлет рыночную систему. Неприемлемость рынка объясняется не столько его экономической «жестокостью» (неравномерным, несправедливым распределением общественного богатства), сколько «жестокостью» нравственной, ибо рынок убивает в людях все человеческое, воспитывает их в духе конкуренции, взаимной вражды и погони за прибылью. Человек оказывается поглощенным и подавленным системой, которая навязывает ему потребности и заставляет жить по собственным законам.
Таким образом, позиция по вопросам альтернативной экономики разомкнута: и не рынок, и не централизованное государственное регулирование. Сами альтернативисты считают, что предлагаемая ими «реформация» глубже чем марксистская, и даже диаметрально противоположна марксистской трактовке базиса социализма. «Не обязательно и даже ошибочно связывать этот вопрос с определенным минимумом технологического развития...— пишет западногерманский альтернативный теоретик О. Ульрих.— Нет низшего предела развития производительных сил, которое
делает социализм невозможным, но есть верхний предел»15.
В общем виде вариант концепции «самообеспечения», отвергающей - и рыночное, и государственное регулирование экономики, изложен И. Илличем, одним из ведущих идеологов альтернативного движения. Согласно И. Илличу, цивилизация создала два исторических типа личности: человек экономический (homo economicus) — производящий и потребляющий блага через сферу рыночных отношений — и человек умелый (homo habilis) — удовлетворяющий свои нужды помимо рынка, на основе самообеспечения и самообслуживания. «Экономический человек» непосредственные блага переводит в стоимости, а наращивание
стоимостей не имеет предела. «Человек умелый» знает, сколько он может потребить, и не будет производить
сверх того.
• «Экономический человек» принесен в жертву экономической рациональности, его жизнь во многом абсурдна — он производит то, что сам не потребляет, и потребляет то, что сам не производит. Он никогда не задается вопросом о качестве, полезности, красоте, счастье, морали. Его волнует другое — меновая и прибавочная стоимость, производительность и объем произведенного.
Если индустриальное общество еще оставляло субъекту сферу самообслуживания и самодеятельности, то современная пост-индустриальная цивилизация услуг сделала зависимость от рынка тотальной. Доведенное до предела вытеснение самодеятельности, навязанные извне стандарты, анонимная рациональность — все это вызвало чудовищную деградацию современной личности, принудило человека к заданному извне 'тайгу экономического поведения., которое стало его натурой. Оно выработало у него соответствующее политическое сознание, замкнуло его духовный горизонт, вызвало к жизни примитивную структуру потребностей и влечений.
Мир массового производства, согласно И. Илличу, в принципе не совместим с запросами личности. Он неизбежно ведет к деформации индивида, в том числе и в самом прямом смысле. Выращенные с применением химических удобрений продукты питания угрожают здоровью человека, стандартные методики лечения — его физиологии 1в, принятая система обучения калечит духовный мир 17, развлечения, предлагаемые массовой культурой, уродуют человека морально и интеллектуально. Спасти человека, по мнению И. Иллича, можно лишь отказываясь постепенно от стоимостных отношений в хозяйственной деятельности.
Этапы становления самореализующегося, самодеятельного человека эмпирически выглядит, на его взгляд, так: растущее разочарование в стандартизированных продуктах потребления и услугах с последующим постепенным расширением попыток самообслуживания в рамках групповой самодеятельности 18. Проект И. Иллича одно время казался наиболее подходящим образцом общественного устройства А. Горцу, который видел в нем «вовсе не пастораль-
ную идиллию, а единственно возможный путь к освобождению современного человека, отданного в услужение машинам»19.
В «Критике разделения труда» А. Горц воспроизвел главные идеи И. Иллича. «Орудия труда, в которых нуждается общество, основанное на принципах совместной жизни, должны быть достаточно простыми, чтобы любой мог научиться их использовать, и достаточно компактными, чтобы индивиды или группы специалистов могли применить их по своему усмотрению. Разумеется вы не сможете производить в вашем саду сталь или электричество. Впрочем, это и не так уж необходимо в совместной жизни»20. Позднее А. Горц пришел к выводу, что создание контрэкономики может быть только постепенным процессом. Более того, он отказался от мысли связать историческое будущее Запада с всесторонней реализацией идеи самообеспечения, сочтя более реальным «плюралистический» компромисс. В частности, А. Горц признал бессмысленность полного упразднения крупной промышленности, наемного труда и профессиональной специализации. Он пришел к выводу, что и в рамках коммунитарного будущего люди будут искать возможности приобщения к формам специализированного крупномасштабного труда, поскольку это позволяет преодолеть узкие рамки провинциализма и отупляющую растворенность личности в патриархальном общинном или деревенском быту21.
В целом в модели, созданной А. Горцем, деятельность каждого человека развивается параллельно на трех уровнях: — макросоциальном, связанном со специализированным, организованным в масштабах всего общества трудом, как источником общенационального богатства; — микросоциальном, коммунитарном, кооперативном, самоорганизующемся в локальных масштабах, в которых отражается специфика групповых интересов и местных потребностей; — индивидуальном, соответствующем специфике
личной предрасположенности, склонностям и интересам.
Модель идеального общественного устройства, разработанная А. Горцем, предлагает структуру гражданского общества, состоящего из более мелких единиц — ассоциаций или коммун, утверждающих совместный
образ жизни в мире с природной средой 22. Их деятельность построена на трех принципах: «работать меньше», «потреблять лучшее», «интегрировать культуру в повседневный быт всех»23. А. Горц возражал своим оппонентам, упрекавшим его в утопизме: «Разве это утопия? Нет, это программа, поскольку она рассчитана на самую развитую форму социализма, общества без бюрократии и рынка, где всего будет достаточно для всех, где люди сами будут строить свою жизнь, свободно выбирать то, что они хотят делать и то, что они хотят иметь»24.
И. Хубер считает, что при создании альтернативного экономического проекта необходимо исходить из продолжения в обозримом будущем роста промышленного производства не менее чем на 0,5—2,5 % ежегодно. Одно это определяет потребность в сбалансированной «двойной» экономике. Если производительность будет расти, а все остальное останется по-прежнему, это .приведет к тому, что занятые в производстве будут зарабатывать еще больше, больше потреблять и своим спросом поддерживать сферу услуг, в то время как неуклонно будет расти число безработных 25.
Экогуманистическая, ориентированная на развитие сбалансированной «двойной экономики» концепция принципиально по-новому пытается решить и проблему труда. Сложившаяся экономическая система, по мнению альтернативных экономистов, в большей степени даже, чем предшествующие, отчуждает способности человека к саморазвитию и совершенствованию. Чем разнообразнее мир рыночных продуктов и услуг, тем беднее мир индивидуальных человеческих способностей, тем более неумелым и зависимым выступает индивид, дошедший до небывалой еще в истории атрофии. Фактически все революции нового времени знаменовались последовательным расширением этой «мегамашины производительности», вытеснением сохранившихся форм местной самодеятельной активности «общественно необходимым»— т. е. отчужденным трудом.
«Человеческий труд,— цитирует Э. Шумахер папу Пия XI,— который даже после свершения первородного греха был предписан Богом человеку на благо его души и тела, во многих случаях достигает обратной цеди: с фабрики вещи выходят усовершенствованными, а человек деградировавшим и развращенным»26. «Общество процветания» раскалывается на занятых и без-
работных; возникает новая разновидность социального апартеида. Появилась проблема «перераспределения труда, точнее, не труда как такового, а времени. Перевернута та страница истории, когда все взрослое население должно было проводить основную часть своей жизни на фабриках, рудниках, полях и в конторах. Сегодня,— пишет французский социолог Г. Азнар,— всем можно работать меньше и жить лучше, если мы сумеем воспользоваться сложившейся ситуацией во благо большинства»27.
История показывает, что изменения политических ориентации и сдвиги в политике происходят с определенным отставанием от изменений в господствующих типах труда, которые они отражают. Существующая структура политической власти, основанная на уходящих типах труда, упорно сопротивляется изменениям. Однако признаки соответствующих перемен в политическом процессе видны уже сегодня. Огромные изменения произошли за 10—15 лет в отношении к местным предприятиям и местной экономике.
Одна из новых идей, выдвигаемых в настоящее время в ряде стран 28, состоит в предоставлении гражданам государством «гарантированного базового дохода», не облагаемого налогом. Вопрос о дополнительном доходе (за счет найма) каждый должен решать сам.
Альтернативная экономика считает, что в процессе труда возможно достичь нескольких целей: дать личности возможность использовать и развивать свои способности, позволить ей преодолеть эгоцентризм, объединившись с другими людьми для совместной деятельности, и произвести товары и услуги, необходимые для существования.
Небольшие экономические и технологические образования являются фетишем альтернативного движения. В определенной мере эта позиция обусловлена практическим положением дел. Вместе с тем, как видим, она подкрепляется целым рядом идеологических соображений. Крупномасштабное производство и высокий уровень разделения труда ведут к тому, что деятельность выходит из-под контроля производителя и подчиняет его «системе».
Хотя экономические альтернативные концепции акцентируют этические моменты, само их появление вызвано колоссальным прессингом структурной безработицы. Альтернативная политэкономия пытается
по-детски — втянуть нынешние жертвы «огораживаний» в ремесленный и ручной труд, в разного рода «экономические игры» не только с моральными целями. У «новых лишних людей» есть только один выход: стать «творческими личностями». Автоматизированное производство уже никогда не сможет обеспечить всех рутинным трудом. В этом смысле в проектах альтернативной экономики моральные и материальные предпосылки входят в резонанс друг с другом.
Существует несколько точек зрения на организацию трудовой деятельности в ближайшем будущем. Первая — консервативная — полагает, что наемный труд останется обычным и доминирующим способом организации производственной деятельности людей и динамика показателей безработицы существенно не изменится. Вторая — исходит из того, что полная занятость недостижима, и капитализм находится на начальном этапе трансформации в «общество досуга», в котором досуг заменит труд как основную форму жизнедеятельности для значительного числа людей. Альтернативная позиция состоит в том, что полная занятость не может быть восстановлена, но для все большего числа людей она будет заменена «самостоятельно организованным трудом»29. Труд по найму в течение неполного рабочего дня в сфере, так называемой, «формальной экономики» в сочетании с частичным трудом в сфере «неформальной экономики» станет рассматриваться как норма «нового трудового порядка»30.
Таковы основные альтернативные идеи, которые с некоторой долей условности можно отнести к проекциям экономического развития. Их пафос не столь уж нов: всеобщая занятость, творческий труд, соединение индивидуального и коллективного начал, потребление по потребностям или по труду, сам труд — по способностям. Не оригинально и убеждение, что экономическое развитие подвластно действию моральных императивов, благих намерений, здравому смыслу. Не впервые предпринимаются многочисленные попытки хозяйствовать при капитализме некапиталистическими методами. Даже, крайняя идея отказа от рынка — знакома. Кажется предсказуемой и судьба таких экспериментов. Вследствие экономических ограничений, хронической нехватки финансовых средств, плохой технической оснащенности, которая не компенсируется широким применением живого труда, зависимости от
ограниченного числа сторонников и финансовых средств, поступающих от государства или частных лиц, часто возникающих психологических перегрузок внутри групп, альтернативные проекты постоянно находятся в опасности оказаться перед выбором между приспособлением к рыночным законам или условиям государственных заказов, с одной стороны, и маргинализацией, ухудшением образа жизни альтернативного субпролетариата — с другой.
«Никто и никогда,— пишет И. Хубер,— не может выйти из истории». Совершенно бесплодно в развитых странах говорить о том, что можно обойтись без рынка, денег и массового производства. Уже не может быть выбора: пользоваться электроэнергией или отказаться от нее. Индустриальная система находится не в периоде увядания, а в периоде зрелости, т. е. обладает широкими возможностями развития. Современные кризисы — это не кризисы старости, а кризисы роста, порождаемые бурным развитием производительных сил»31. И здесь мы подходим к вопросу о новизне альтернативных экономических моделей. Новые социальные движения, безусловно, мобилизовали историческую память и, конечно, вольно иди невольно, многое почерпнули у «старых левых» с их огромным антикапиталистическим стажем. Но в одном, ключевом для них аспекте, они совершили прорыв, или «выход из истории». Они отказались (в крайних или умеренных формах) от идеи индустриализма, промышленного роста как предпосылки или цели развития. Идеи, присутствовавшей и в буржуазной, и в антибуржуазной политэкономии, утвердившейся в качестве ориентира со времени А. Сен-Симона. В сущности это и отказ от идеи изобилия, вечно питавшей коммунистические утопии (как будет показано ниже, речь идет не о переходе на позиции казарменного коммунизма). «Коммунизма нельзя достичь в системе, ориентированной на рост,— пишет Б. Корн.— Такая система необходима для создания соответствующих производительных сил, с тем, чтобы затем перейти к коммунизму, т. е. к преодолению отчуждения и удовлетворению потребностей. Но потребности никогда не могут полностью удовлетворяться в системе, ориентированной на рост, так как они растут быстрее, чем производительные силы»32.
Отказ от экономического роста это преимущест-
венно отказ тех, кто познал материальный достаток и даже изобилие и знает им цену. Отказ тех, кто с доверием и серьезностью относится к предупреждениям ученых, озабоченных состоянием природы и будущим человечества. Это отказ тех, кто вновь видит простое решение, которое, впрочем, всегда было под силу философам, поэтам и религиозным фанатикам, стремившимся «быть, а не обладать». В этом смысле рост духовности общества за счет роста количества духовно богатых людей повышает антиматериалистический, антимещанский, идеалистический потенциал этого общества. Заявившие о себе как о гражданской силе, участники новых социальных движений видят только один путь к «альтернативной экономике»— прозрение каждого, трансформация каждого индивида в личность, сознательный и свободный выбор.
2. Государство и демократия
«Национальное государство стало сегодня слишком велико для мелких проблем и слишком мало для крупных» (Г. БЕЛЛЬ)
Политика, в понимании идеологов альтернативного движения, включает все аспекты жизни и существования людей: «что происходит с почвой, что мы едим, что производим, какова система транспорта, какое образование получают дети, что мы делаем и как оплачивается труд...»33 Это — «новое видение общественной жизни, воодушевленное волей к преобразованию приоритетов, рамок и самого языка политического действия»34. Это — поиск путей организации политического общества, более гибкого, более чуткого, приближенного к конкретным интересам человека в современном мире.
Основные политические принципы альтернативныхмоделей включают: уважение различий, устранение дискриминации, гарантию прав меньшинства. Свобода объявляется не только конечной целью, но прежде всего, принципом социальной организации, который осуществляется на. всех уровнял. Стремление к автономии распространяется на все сферы жизни. Провозглашается лозунг — «государство-минимум», политическая цель формулируется как предельно возможное ограничение сферы влияния государственной власти.
Английские социологи С. Котгров и А. Дафф выделяют следующие компоненты политической концепции альтернативного движения: — целостный подход к мировым проблемам. Взаимозависимость всего, в том числе и человеческих сообществ; — тревога по поводу экологических проблем как ключевой момент целостного подхода. Понимание конечности возможностей экосистемы и множественной взаимозависимости всех ее элементов; — обеспечение мира и ядерное разоружение, снятие психологического климата незащищенности, перевод военных расходов на социальные нужды; — децентрализация социальной и политической активности, перестройка общественных структур на основе демократии участия; — трансматериалистические убеждения, способность говорить о духовности в формулах, понятных религиозным людям, акцент на самореализации, трансцендентальном значении и внутреннем совершенствовании; — постпатриархальные перспективы. Феминизм — ключевой элемент альтернативной политики; — солидарность с третьим миром. Новые представления о росте и развитии, в центре которых стоит принцип самообеспечения, социальные и культурные цели; — социальная ответственность перед бедными и «трудящимися классами»; — культурный плюрализм, направленный против стандартизации массовой культуры; — ненасильственные изменения; — упор не на идеологиях или фиксированных целях, а на вовлечении (просвещении, мобилизации) масс 35.
На протяжении второй половины XIX в. марксисты вели политическую дискуссию с анархистами по вопросам государственной власти. Анархисты стремились к созданию общества по возможности без централизованного правительства, общества, в котором личность обладала бы высокой степенью свободы. В этом смысле анархистский идеал был чрезвычайно высоким. Анархисты принадлежали к той ветви социалистов, которые особенно настаивали на необходимости личной свободы и местного самоуправления,
считая, что, будучи собственником всех средств производства, социалистическое государство может стать деспотичным.
Если в XIX в. марксисты выиграли политическую дискуссию с анархистами, а политические националисты, возглавлявшие движения за национальное освобождение, аналогичную дискуссию с культурными националистами, то это объяснялось убедительностью аргумента, утверждающего, что те, кто обладает привилегиями, никогда не уступят их добровольно и будут использовать государственный аппарат насилия, чтобы предотвратить существенные изменения. Отсюда следовало, что захват власти — необходимая предпосылка принципиальных изменений. Довод казался бесспорным в тех исторических условиях (по крайней мере тем, кто жаждал радикальных изменений в положении трудящихся масс). Массы в самом деле чувствовали себя отчужденными от власти, считая, что правительство не выражает их интересы.
Но сегодня существует много стран (и капиталистических, и социалистических), граждане которых верят, что правительство, в известном смысле,— «их» правительство, и оказывают ему поддержку. Поэтому основная проблема большинства развитых государств — проблема контроля гражданского общества над государством.
Цель новых социальных движений — не революционное ниспровержение власти, а организация эффективной самостоятельности на местах, создание альтернативных институтов в чреве «плохого общества»36. Именно таков смысл популярного в альтернативных моделях тезиса о том, что ныне социальный конфликт все больше приобретает форму противоречия между народом и государством, так же, как и тезиса об ослаблении ориентационных и интеграционистских функций ведущих политических партий.
В последние десятилетия новые, более образованные контингенты избирателей вовлеклись в политический процесс на Западе. Крупные политические партии, заинтересованные в сохранении статус-кво, оказались не в состоянии интегрировать и эффективно выразить интересы новых социальных сил, требующих серьезной переоценки приоритетов и ценностей политических систем современных буржуазных демократий. Это привело к падению доверия соответствующих кон-
тингентов избирателей к политическим институтам, и в первую очередь, к политическим партиям, как потенциальным инструментам достижения политических целей. Многие движения объявляют партии неотъемлемым компонентом репрессивной власти государства над гражданским обществом, т. е. в принципе неадекватными общественной самодеятельности людей 37. «Основные политические партии ФРГ,— говорилось, например, в программе «зеленых» этой страны,— не являются в настоящее время примером жизнеспособного демократизма. Вот почему мы требуем введения нового закона о партиях, утверждающего принципы, уже осуществленные в нашей собственной партии: ротационной системы и открытости для всех членов партии ее заседаний и учреждений на всех уровнях 38.
Рассматривая участие «зеленых» и других альтернативных организаций в избирательных кампаниях как попытку партийно-политического оформления новых форм протеста, К. Бранд отмечает, что это предполагает «партию нового типа», которая структурно закреплена в движении и основана на примате базиснодемократических форм, но и в то же время обладает программным единством и организационной структурой. Однако, считает он, практика свидетельствует, что едва ли какая-либо партия сможет удовлетворить этим требованиям, будучи включенной в парламентарно-представительную систему и поставленной перед необходимостью политической борьбы 39.
Традиционное понятие общества представляется теоретикам альтернативного движения явно недостаточным, и они предпочитают говорить о системе, по отношению к которой альтернативное движение рассматривается как антисистемная или внесистемная сила. При этом социальная природа «системы» отождествляется с капитализмом, «поздним капитализмом», организованным капитализмом и т. д.
Для альтернативистов подлинно демократичным может быть только общество, целью которого является свободное развитие личности. «Система» же представляет собой безликую, централизованную, иерархическую структуру, в которой личность не имеет возможности не только реализовать «цель свободного развития», но зачастую даже осознать свои интересы.
Антидемократизм «системы» теоретики альтернативного движения видят в нескольких факторах: в извращении смысла представительной демократии, которая выступает не как средство приобщения народа к власти, а как механизм отчуждения от нее; концентрации власти в руках элит; социальном и политическом неравенстве граждан.
«Господствующая и подавляющая власть проявляет себя и на государственном, и на международном уровне,— пишет идеолог альтернативного движения X. Вентурелли.— Она подобна пятипалой руке, сжимающей каждого человека, социальные группы и целые страны. Эти пять пальцев: экономическая власть, культурная власть, политическая власть, религиозная власть, военная власть. И не надо забывать, что речь идет об одной и той же руке. Рука, которая является орудием подавления, потенциально может служить на благо людям. Столь радикальная перемена в смысле и использовании власти является одной из принципиальных целей революционного ненасилия»40.
Идеологи альтернативного движения, безусловно, являются представителями конфликтного подхода к процессам общественного развития. Источник большинства социальных проблем они видят в «незаконном социальном контроле и эксплуатации». Противоречия и конфликты социальной системы рассматриваются не как временные дисфункции, устранимые с помощью реформ, а как неизбежные саморазрушительные тенденции, преодоление которых может быть лишь результатом фундаментальных изменений.
Альтернативные модели в общем сразу появились как антисистемные (см. Э. Шумахера, И. Иллича, М. Сатина), но альтернативное движение — нет. Это и не могло произойти с группировками, подавляющая часть которых возникла для решения конкретных проблем, часто даже одной проблемы41. Спонтанные, как правило, временные, однопроблемные, организационно рыхлые объединения хотя и отстаивали свои интересы, не используя традиционные институты и устоявшиеся формы участия в представительной партийной демократии, а опираясь на коллективную самоорганизацию, прямое участие в процессе принятия решений, но их «внесистемные» действия являлись реакцией на засилье бюрократов, отсутствие четкой альтернативы в политике партий, «непроходимость»
частных вопросов через каналы громоздкой политической структуры. В подобных действиях не содержалось отрицания существующей политической системы, тем более отрицания капиталистического общества и его базиса — крупной промышленности, развитой технологии и мирового рынка. Внесистемная форма достижения политических целей оказалась разрешимой проблемой в рамках капиталистического общества, хотя и потребовала очередного приспособления в методах управления.
Однако со временем в альтернативном движении все отчетливее зрело понимание того, что частные протесты против различных злоупотреблений связаны общим происхождением. Альтернативные концепции указывали на их источник — идеологию и практику индустриализма. Так появился призыв к борьбе «со всеми мифами, ложью и имущественными интересами индустриализма, с системой создания богатства и социальных организаций, которая сейчас господствует в большинстве государств и привела человечество к бездне»42.
В политической сфере, как и в экономической, главной мишенью критики оказался «гигантизм». Если в экономике альтернативисты не приемлют колоссальность производственных коллективов, масштаб рынков, размеры финансовых учреждений, то в политической системе их в такой же степени отталкивает мощь политических организаций, общественных институтов, политических механизмов (представительная демократия, централизованное принятие решений и т. д.), военных комплексов, мегаполисов и бюрократий. Т. Розак обращал внимание на то, что «масштабы существующей системы» подавляют и «права личности и права планеты»43. Содержание критической позиции логически диктует требования ломки «несущих конструкций» системы, и движение, которому заданы подобные ориентиры, становится антисистемным, независимо от мирного или немирного характера предлагаемой стратегии.
Центральное место в альтернативных теоретических разработках занимает концепция «базисной» демократии. Суть ее отражена в программе партии «зеленых» ФРГ 1980 г., в которой отмечалось, что «базисно-демократическая политика означает осуществление децентрализованной прямой демократии и что решениям базиса должно быть предоставлено принципиаль-
ное преимущественное право. Децентрализованные объединения (на местах, в округах) должны получить далеко идущую автономию и право на самоуправление»44. Именно с этих позиций «зеленые» выступили за реформу политической структуры власти. При этом. как подчеркивает И. Хубер, они имеют в виду не просто смену «носителей власти», а и ее «перераспределение»45.
Последние два десятилетия вообще свидетельствуют о росте требований регионализации, децентрализации, функциональной дифференциации структур, принимающих решения. Социологические исследования политического участия на Западе фиксируют, что массы людей не удовлетворены более такой ролью, которая ограничивается участием в выборах 46. В развитых капиталистических странах наблюдается усиление политического участия, идущего не по линии партий. Участники альтернативных движений считают, что гораздо больше решений можно принимать на местах, гГоОщряя участие населения и отчетность местных органов власти. Им вообще непонятен смысл существования политических партий на местном уровне 47.
Акцент на децентрализацию обусловлен и фактом реальной перегруженности государственного аппарата в западных демократиях. Изменения, происходящие в технологической, экономической, социальной сферах «втягивают» все большее число проблем в компетенцию центральной власти и автоматически ведут к принятию бесконечного числа бюрократических программ 48. Дисперсия власти дала бы возможность общинам самим решать многие проблемы менее формальными методами.
Ориентация на «демократию участия» не исключает приверженности принципам парламентаризма. «Современный парламентаризм,— пишет Хубер,— выродился в результате государственного вмешательства, централизации, превращения политиков в часть управленческого механизма, переплетения партий с государственными концернами, финансами и военными. Однако из этого не следует, что надо отвергать систему как таковую -гг ея'нет замены»49. Альтернативисты считают, что парламентаризм станет по-настоящему эффективным, когда система федерализма, разделения властей, плюрализма партий и союзов включит в себя и плебисцитарные элементы (демонстрации, предъявление ис-
ков, проведение референдумов и т. д.). Плебисцитарные формы расширят возможности народа для оказания политического давления, позволят создать «институциональные плацдармы», которые обеспечат сферу действия для новых социальных движений. «Только тогда,— как полагает К. Бранд,— развитие альтернативной инфраструктуры соединится с оппозиционными политическими, профсоюзными и церковными кругами, и его амбивалентность, возможно, будет преодолена»60.
Разрыв с индустриальным обществом в альтернативных моделях предполагает переход к общинной организации, основанной на полном самоуправлении. Община представляется единственным местом, где «жизненное новое чувство человеческой тождественности и осознание своей судьбы могут пустить глубокие корни»61.
Концепция общины основывается на представлении о неразрывной связи экономической и политической децентрализации. Предполагается сквозная децентрализация общественных полномочий. Атомами социальной структуры должны стать деревня, квартал, поселок — экосистемы, самодостаточные для осуществления главных функций жизни человека. Альтернативные модели предполагают, что малые размеры экосистем позволили бы на деле осуществить принцип демократии участия и развитие активных коллективных связей. «Самоуправление» воспринимается как теория и практика автономной власти. Это одновременно идеал экономической и политической организации общества и социальная стратегия в борьбе за реализацию альтернативной модели развития. Объединения самой большой французской ассоциации экологистов «Друзья Земли», которая предлагает новый способ общественной организации, основанной на самоуправлении индивидов и социальных ячеек, руководствуются тем, что «общество является самоуправляемым, когда его потребности определяются, а решения принимаются теми, кого они затрагивают»62.
Иногда «самоуправление» трактуется предельно широко и предполагает однородную социальную организацию без классов и без частной собственности на средства производства. В проектах, ориентированных на будущее, иногда отвергается политический масштаб национального государства в пользу регионального
устройства. Те же принципы распространяются на планету в целом. Планета федераций, а не планетарное общество соответствует экологическим принципам соблюдения многообразия.
Альтернативный принцип: действуй на местном уровне, думай на мировом 63. «Проект выживания» предполагал создание децентрализованного общества, состоящего из мелких политических единиц, размеры которых позволяют прямое участие каждого и контроль над органами власти. Конкретно — это преимущественно сельские округа, насчитывающие по 500 человек, организованные в общины с населением 5000, а те, в свою очередь в районы, объединяющие 10 общин. Районы представлены на национальном уровне, а нации в мировом масштабе 54.
Альтернативные модели выявляют две основные предпосылки, необходимые для перехода к жизни в коммуне. Первое: чтобы новый способ существования базировался на новых отношениях между людьми, а используемые орудия труда служили «самодеятельному», а не «экономическому» человеку. Второе: чтобы этот независимый от массового индустриального производства стиль жизни ни в коем случае не предписывался сверху, а формировался каждой маленькой коммуной самостоятельно. Только если коммунитарная жизнь будет целиком детерминироваться изнутри, человек вернет себе аутентичность естественных и самоочевидных территориальных связей, и осуществится возвращение к целостности существования, уничтоженного в ходе развития торгово-промышленной цивилизации 55, а в этом и состоит альтернативная программа-максимум.
Так же, как в период крушения всех ochob античной жизни, когда в хаосе войн и насилия, голода и эпидемии гибла империя Великого Рима, единственно возможной альтернативой надвигающемуся варварству были монастыри, «места убежища, укрытия и обновления», так и ныне монастырский «коммунитаризм», подобный ранне-средневековому, считает Т. Розак, является -Моделью, пробным камнем, исторической парадигмой современной нарастающей социальной дезинтеграции, которая рано или поздно сокрушит «урбанистический империализм»5.
Экология и возрождение гражданского общества в альтернативных концепциях последовательно рассмат-
риваются как взаимообусловленные явления. В коммунах альтернативисты видят единственно возможный в будущем тип политической организации, так как, по их прогнозам, очевидное на сегодня истощение обслуживающих город биоэнергетических систем делает урбанистическую политику самоубийственной для человечества, и поэтому неизбежно расселение на небольшие общины вместо больших мегаполисов и вырождающихся деревень. Община позволяет преодолеть и техноцентризм: решать проблемы человека как социальные, а не как технические задачи. «Скажем, транспортная проблема выступает не в форме поиска все более быстрых транспортных средств, а в форме сближения труда и быта, их единства в рамках одной и той же коммуны»57.
В то же время коммунам уже на современном этапе приписывают важное воспитательное значение, рассматривают их как наглядные модели будущего, своеобразные школы «нового стиля жизни». «Коммуны — это идея, для которой настало время,— пишет автор книги об известной общине Брудерхоф в США Б. Заблоцки,— Америка переживает сейчас расцвет экспериментов в данной области, не сравнимый по размаху даже с великими утопическими движениями начала XIX в. Создается впечатление, что западное постиндустриальное общество, решив (по крайней мере теоретически) проблемы свободы и равенства, направило всю свою энергию на решение последней, наиболее величественной задачи Великой французской революции — братства»58.
Автор статьи о коммунитарном движении в США Э. Шварц пишет, что осознанно или инстинктивно члены коммуны, как бы ни отличались их взгляды, «проникнуты одной мыслью: нельзя продолжать хозяйствовать по-старому, так как доминирующий тип цивилизации быстро приближается к своему концу. Чтобы началась новая эпоха, должны осуществиться радикальные изменения в формах человеческого общежития. Они убеждены, что лишь сокращение потребностей, большее миролюбие и сотрудничество, короче, переоценка всех ценностей могут вывести человечество из кризиса. Эти требования не новы. Мы ежедневно слышим о них от политиков, которые и не помышляют о их выполнении. В то же время их насущность и дей-
ствеиность видна из живого примера готовности к жертвам во имя утверждения своих ценностей»59.
Курс на альтернативное общество заново ставит вопрос о равенстве как социальной ценности. Как отмечает, например, известный специалист по аграрно-продовольственным проблемам, автор модели «устойчивого общества» Л. Браун, в эпоху экономического роста споры о неравенстве могли кончаться указанием на «большой пирог» общественного богатства, при дележе которого каждый мог рассчитывать увеличить свою долю. Но в условиях спада, грозящего перейти в катастрофу, такая надежда теряет всякий смысл, и вопрос о распределении имеющихся ограниченных материальных благ ставится в иной плоскости. Проблема неравенства существует и в совершенно новом, не актуальном прежде плане. Современное поколение, потребляющее массу полезных ископаемых, заведомо дискриминирует последующие поколения, создавая беспрецедентное неравенство нынешней и грядущей эпох. Все более трагический характер приобретает и неравенство международное.
В этой связи предметом глубокой озабоченности в альтернативных концепциях является будущее третьего мира. Большое значение придается достижению справедливого обмена между высоко развитыми индустриальными и бедными странами. Известный путешественник А. Бомбар, призывая положить конец эксплуатации развивающихся стран, напоминает, что существуют сверхпроизводящая Европа и сверхпотребляющая Америка, с одной стороны, а с другой — 75 % населения земли живет в голоде. Причем, разрыв между ними увеличивается в0. «Если,— пишет он,— мы продолжим идти по нынешнему пути, то мы придем к третьей мировой войне», которая будет «войной не между Ираком и Ираном, не арабо-израильской войной» и не великой войной между двумя сверхдержавами, а «войной голодных против богатых»61. Если в мотивировке А. Бомбара преобладает акцент на самозащиту, то у Э. Дамманна этот же тезис отстаивается с морально-этических позиций. «Принимая в наших собственных 'странах как справедливое прогрессивное налогообложение в пользу тех, кто находится в неблагоприятных материальных условиях,— задается он вопросом,— почему мы не принимаем тот же принцип для богатых стран по отношению к бедным? Почему то, что
внутри развитых стран считается справедливостью — уравнивание доходов — в международном контексте выступает как благотворительность?» 62
Поскольку экономический рост отвергается как цель для развитых стран, он в качестве глобальной цели отвергается и для развивающихся. Модель западного мира объявляется гибельной, ибо сформулированные в рамках этой модели притязания и потребности людей, их стиль жизни, получив статус общемировых, сразу же придут в очевидное и драматическое несоответствие с объемом природных ресурсов и законами равновесия сложившихся на Земле экосистем. «Из всех кампаний западного мессианства, кампания развития, основанного на высоком уровне потребления энергии и на путях интенсификации, рекомендуемых экспертами, является наиболее обреченной. Эта программа базируется на экономически несостоятельной концепции господства человека над природой и на антропологически извращенных попытках заменить местную культуру, с ее естественной драматургией удач и неудач, стерильной средой, где хозяйничают эксперты»63. С этой точки зрения,— замечает А. Тоффлер,— «принципиальным является вопрос: имеет ли смысл копировать индустриальную модель в тот момент, когда промышленная цивилизация сама лежит в агонии?» 61
Отказ от индустриальной модели развития не подразумевает возврата назад, в беспромышленные времена, хотя, как мы показали, популярны и такие проекты. Большинство теоретиков-альтернативистов отдает себе отчет в том, что отвергнуть возможности современной науки и техники, значит «надолго обречь сотни миллионов несчастных, голодных, тяжко работающих крестьян на бесчеловечное существование... Стратегия первой волны — это рецепт для стагнации. Она в такой же мере неприемлема для бедных стран, как и стратегия второй волны»65.
Панацею от всех бед альтернативная идеология видит в «добровольном опрощении». «Оно решает проблемы, связанные с истощением ресурсов, экологическими стрессами, инфляцией... спасает нас от отчуждения и агрессии... Это универсальная реакция на бессилие и нищету материализма»66.
В альтернативных моделях процесс опрощения стиля жизни рассматрпваегся как неизбежный, и не только потому, что экономика не оставляет выбора. Стрем-
ление к простоте диктуется также «чувством социальной ответственности, немыслимым 10—15 лет назад»67. Начался процесс трансформации потребностей, который затронул количественно небольшой слой, но все же достаточный, чтобы назвать его массовым. Именно этот процесс Г. Маркузе считал предпосылкой прорыва «за грань скончавшейся истории».
Упрощение материального аспекта жизни — главное требование движения за простоту. Следуя ему, люди добровольно ограничивают свои потребности, воз вращаются к простому образу жизни, переселяются в деревни, пекут сами для себя хлеб, обогревают своп дома солнечной энергией и т. д. На вопрос: «Что значит жить в соответствии с принципом простоты?» автор статьи «Простота как жизненный принцип» Д. Элджин отвечает: «Сущность такого образа жизни состоит п том, чтобы внешняя сторона жизни была как можно проще, а внутренняя как можно содержательнее». Вместе с тем в отличие от Л. Брауна, Л. Элджид не считает, что простота как принцип жизни является универсальным средством общественного спасения. Она только предпосылка социальной эволюции, которая, как полагают ее сторонники, необходима для того, чтобы обеспечить самые минимальные условия долгосрочного выживания в мире. Простой образ жизни лишь создает основы для успешного решения проблем в масштабах всего общества в8.
3. Концепция политической экологии
Средством «самой радикальной критики нынешней цивилизации и нынешнего общества»69 А. Горц назвал политическую экологию. Это один из источников и одновременно важнейшая составная часть, может быть, даже остов альтернативных моделей. Наряду с моральной риторикой даже у явно иррациональных мировоззрений имеется вторая ось — наука. Есть она и у альтернативной идеологии. Ведь одной из основных причин ее появления стал научный, а не просто интуитивный, тем более иррациональный, алармизм. Острая тревога за судьбы Земли возникла, когда до общественности дошли результаты научного анализа состояния природы и пессимистические модели будущего, основанные на самых современных методах комплексного научного анализа.
Экологическая обстановка в мире способствует быстрому распространению новых ценностных ориентиров. Дальнейшее развитие общества невозможно без экологизации сознания, ядром которого является экологический императив, постулирующий социальную необходимость считаться не просто с законами природы, но и с предъявляемыми с ее стороны «техническими условиями». Экологическое сознание связывает человека с миром в целом, «предполагая полную реализацию возможностей, открытых человеку в обществе и природе, но только на основе альтруизма и сострадания»70.
Отправная точка экологизма — сознание грядущей катастрофы. Концепция политической экологии лежит в основе практически любой альтернативной модели. Т. Розак высказывает предположение, что «экологические муки Земли» проявляются в жизни человека через радикальную трансформацию чувства идентичности человека и природы 71. Потребности человека и нужды планеты стали едиными, и вместе они воздействуют на институты общества силой, глубоко разрушительной, но несущей обещания культурного обновления. Цель состоит не в культе природы, а в создании условий для ее органичного, не деформируемого извне, развития.
Обращение к предыстории экологического сознания уводит нас далеко в прошлое. В своей «Экономике» солдат и крестьянин Ксенофонт, спасший греческую армию от поражения в Персии, говорил: «Земля — богиня, и она учит справедливости того, кто способен учиться: чем лучше ей служат, тем больше продуктов она дает взамен». Платон в уничтожении лесов человеком видел причину эрозии почвы, изменения климата и падения урожаев. Общинные утопии в духе Ж.-Ж. Руссо призывали «вернуться к природе». Ш. Фурье сетовал, что во всем Париже невозможно найти стакан настоящего молока. Д краснокожий вождь американских индейцев Сиэтл в 1854 г., после того, как его народ в очередной раз был обманут, а земля разорена, обратился к правительству США со следующими словами: «Учите своих детей тому же, чему мы учим наших детей: Земля — наша мать, что бы ни выпало на долю ее сыновей. Если люди оскверняют Землю, они оскверняют себя. Мы знаем, что Земля не принадлежит человеку; человек принадлежит Земле. Мы знаем: все сущее связано, как кровь, текущая в жилах
одной семьи. Человек не ткет полотно жизни — ..i( лишь нить его»72. Высокообразованные современники этого вождя, жившие в той же стране (как-то не вышваривается «соотечественники»), Г. Торо и Р. Эмер! ни разделяли его философию.
Ученые во все времена говорили о гармонии между Природой и Человеком. Гармония предполагала такое поведение человека и человечества, которое вписывалось бы в естественное развитие Земли. Минимальное воздействие на природу, сохранение ее в первозданном состоянии, предельная близость человека к окружающей среде — вот что обычно имелось в виду, когда речь шла о гармонии.
Понятие гармонии применительно к человеку и природе приобрело новый, более сложный смысл в сочинениях П. Тейяра-де-Шардена. Он пришел к полиманию того, что на Земле уже ничто не может быть стабильным, вечным, идеальным. Человек всегда будет вмешиваться в окружающую среду, устраивать ее для себя. Вся логика развития жизни на Земле привела к тому, что именно Человек, его деятельность сделались основными факторами эволюции биосферы. Вот почему основная задача пауки, цель науки и человеческих действий найти такие формы взаимодействия человека и природы, которые бы обеспечивали совместное развитие биосферы и человеческой популяции как ее неотъемлемой составной части.
Такое понимание гармонии человека и биосферы, когда он, активно вмешиваясь в природные процессы, сохраняет ее состояние пригодным для своего существования и одновременно направляет развитие человечества так, чтобы оно было способно не только адаптироваться к изменяющимся условиям жизни, но и идти дальше по пути своего развития, теперь принято называть коэволюцией человека и биосферы (синоним понятия гармонии). Коэволюция человека и биосферы — необходимое условие дальнейшего развития общества, но гармония в подобном смысле слова не может возникнуть стихийно. Кроме того, человек теперь способен очень легко переступить ту «роковую черту», ту грань, на которой начнутся необратимые процессы изменения условий его существования.
И. Иллич обратил внимание на существование «социально-критической границы» во всех социальных процессах. При приближении к ней усиливаются неже-
|
дательные побочные явления, если перешагнуть через нее — ущерб начинает превосходить выгоды. Так, социально-критическую границу имеют производительность труда, разделение труда, плотность населения, энерговооруженность 73. В индустриальном обществе, по мнению альтернативных идеологов, «почти ничего у/ке не функционирует или же для этого требуется дополнительное напряжение. Единственная система, еще верно делающая свое дело,— это биосфера... И именно на ее основы мы посягаем»74.
Понятие социально-критической границы, безусловно, применимо к биосфере, ибо, в результате активной преобразовательной деятельности человека, она переходит в новое состояние, предсказать свойства которого в принципе невозможно. «Такова реальность. И не исключена возможность того,— как предупреждает известный советский ученый Н. Моисеев,—. что в этом новом состоянии биосферы места в ней для человека не окажется. Вот почему человечество должно быть способным предвидеть результаты своих действий, уметь оценивать состояние биосферы и заранее знать, где находится та запретная черта, которая отделяет возможность дальнейшего развития цивилизации от ее более или менее быстрого угасания.
Наука впервые сталкивается с подобными проблемами и еще не создала инструмента, с помощью которого она была бы способна решать задачи подобной сложности» 75
Разрешение стоящих перед человечеством проблем в области сохранения окружающей среды возможно лишь на основе системного мышления, ориентированного на длительную перспективу.
Только коренные экономические и технологические изменения в глобальном масштабе, разработанные на уровне генерального плана, могут помочь избежать крупной, а в конечном счете, глобальной катастрофы. Но такие экономические решения возможны только в том случае, если в ценностях и установках человека произойдут фундаментальные изменения, что приведет к возникновению новой этики и нового отношения к природе.
Переход к новому способу производства должен быть понят и объяснен и в понятиях общей теории предшествующего способа производства, и в контексте тех противоречий, которые могут возникнуть,
Современная экология имеет множество граней: это одновременно и самостоятельная научная дисциплина, и критическая теория политической экономии, и анализ индустриального общества, и наброски политических предложений, и социальное движение. Речь идет не просто о нарушении экологического равновесия, а о кризисе отношений человека с природой, кризисе урбанизма, медицины, науки, всего образа жизни.
Всем разновидностям современного экологического сознания присуще то, что Р. Арон назвал «разочарованием в прогрессе» (имея в виду научно-технический прогресс). Изучая природу как целостную систему и взаимосвязь ее элементов, экология способствовала выработке представления о том, что человечество приблизилось к пределам допустимого вмешательства в окружающую среду и тем самым очутилось на грани непредвиденных катастроф и кризисов. «Если мы не защитим биологические системы, на которых зиждется мировая экономика,— пишет Л. Браун,— все наши экономические системы обречены»711.
Интерпретаторы кризиса капиталистического общества, выступающие с альтернативных позиций, исходят из того, что человечество, достигнув предела, вынуждено искать и обязано найти новые, стабильные и духовно содержательные формы жизни. Они находятся в оппозиции к «европейским филистерам XX в.», признающим «только линейную эволюцию, которую они называют прогрессом и считают нарастающей по ходу времени»77. Для идеологов альтернативистов понятие «прогресс» перестало означать технологическую модернизацию, связанную с невосполнимыми энергозатратами, экономическую экспансию и международную конкуренцию. Условием дальнейшего существования общества, по их мнению, явится уже не экономический рост, а развитие качественное: движение к совершенству, гармонии, самопознанию, включая и гармонию с природой.
Становление альтернативного взгляда на задачи общественного развития во многом было подготовлено тем, что переосмыслению подверглась бесспорная до тех пор идея необходимости неуклонного экономического роста. Человечество столкнулось с угрозой истощения природных ресурсов: энергетических и сырьевых. С публикацией «Пределов роста»78 и других работ
Римского клуба 79 эта тревога облеклась в форму научного анализа.
Большинство исследователей согласны в том, что новые социальные движения задали серьезную задачу индустриальному обществу, с которой нельзя справиться столь же легко, как в последние десятилетия справлялся с социальными трудностями господствующий класс. В «обществе всеобщего благоденствия» эти проблемы решались средствами постоянного экономического роста: рабочим увеличивали заработную плату, бедным и неимущим — пособия. В социальнополитической сфере — расширялись права на политическое участие. Умиротворение всех социальных слоев, которые требовали большей доли пирога, было возможным, потому что рос пирог. Но альтернативное движение породило беспрецедентную проблему. Оно не добивается большей доли, а просто требует, чтобы пирог перестал расти. Это совершенно новая ситуация, ибо под удар ставится основа индустриального общества — постоянная экономическая экспансия 80.
Для анализа экологических проблем характерны три уровня: мировоззренческий, обеспечивающий обобщенный образ того, как функционирует биосфера; теоретический, представляющий отдельные альтернативные сценарии будущего, и эмпирический, анализирующий данные о состоянии окружающей среды. Несмотря на совершенствование методов прогнозирования и анализа процессов развития, образы будущего остаются и в 80-е гг. столь же противоречивыми, как и 10 лет назад. Отсутствие тенденции, а вместе с тем и видов на выработку какой-то единой позиции можно объяснить как невозможностью получить абсолютно достоверные данные об изучаемых процессах, так и тем, что полученные данные интерпретируются с различных мировоззренческих и теоретических позиций 81.
Концепция политической экологии не столько развивает оригинальные экологические идеи, сколько пытается обосновать необходимость соединения усилий, направленных на сохранение окружающей среды, с задачами демократического движения в общей стратегии борьбы против индустриального общества.
Концепция политической экологии подводит теоретические опоры под призывы экологов к использованию иной технологии, к охране природы. Альтернативная теория перенесла на природу марксову концепцию
отчуждения. Большинством «зеленых» во всех западноевропейских странах был поддержан тезис А. Горца о том, что полное господство человека над природой оборачивается его полным подчинением сложной технике,— и поэтому борьба за иную технологию, иной способ производства, иную «модель развития» является одновременно борьбой и за новое, справедливое общество, и за сохранение окружающей среды.
Так, кризис энергии для теоретизирующих в духе альтернативной идеологии — не просто недостаток энергетических ресурсов. За его фасадом ищут и находят социальную реальность. «Высокое потребление энергии,— пишет, например, И. Иллич,— ведет к деградации социальных отношений с той же неизбежностью, с какой оно разрушает окружающую среду... Если общество потребляет много энергии, его социальные отношения должны определяться технократией и будут одинаково неприемлемы, как бы их ни назвать: капиталистические или социалистические». С другой стороны, И. Иллич убежден, что низкое потребление анергии дает возможность широкого выбора жизненных стилей и культур 82.
«Политическая экология» в диалектическом единстстве с политэкономией ставит целью примирить природу и общество, личность и коллектив. Этим объясняется появление своеобразных «идеологических гибридов», обнаруженных советским исследователем Л. Ф. Вольфсон. Она находит, что в сочетании с «неомарксистской» критикой капитализма в духе Франкфуртской школы экологизм привел к возникновению экосоциализма: в соединении с либеральным реформизмом — к концепциям «индустриализма с человеческим лицом» и «общества качества жизни», а также к «практопин» А. Тоффлера; в слиянии с идеями П. Тепяра де Шардена — к экономистике и т. д. 83
Широкое распространение в альтернативной идеологии получила идея, согласно которой организация природы могла бы послужить образцом при организации общества, а социальное равновесие должно быть скопировано с естественного равновесия. Отдельные представители' политического экологизма развивают термодинамическое представление об обществе, рассматривая его как основу, где циркулируют энергетические потоки, скрещиваются механизмы регулировано
ния, и таким образом осуществляется энергетическое экоуправление.
К этой концепции примыкает интерпретация в духе биологического материализма, согласно которой социальная организация должна взять за образец естественный порядок. Тогда разнообразие природы якобы продиктует децентрализацию общественных структур, а саморегулирование экосистем постулирует самоуправление. Иногда рецепты создания стабильного общества, находящегося в полном согласии с природой, предписывают даже последовательный отказ от всякого технического прогресса. Так, в работах английского экологиста Э. Голдсмита, И. Пллича и других по существу возрождается утопия родового типа, в которой общественность наделена властью отклонять технический прогресс 81.
Другие, наоборот, выступают против попыток под лозунгом защиты окружающей среды вернуться ко временам средневековья. Так, А. Бомбар подчеркивает, что сохранение экологического баланса можно совместить с достижениями цивилизации, поставив науку на службу обеспечения экологического равновесия 85. Но даже авторы, подобные А. Бомбару, хотя и верят в существование выхода из поразившего буржуазное общество кризиса не ценой отказа от достигнутого, допускают лишь ограниченный экономический рост или даже некоторый спад и переносят акцент на вопросы совершенствования человека и его взаимоотношений с природой. Рассматривая факторы перехода к «устойчивому обществу», непосредственно связанные с биологическими системами, Л. Браун определяет его уходящий в прошлое антипод как «рекламное общество», возникшее во времена, когда энергия была дешевой. а сырье наполовину нетронутым. В «рекламном обществе» господствует принцип «запланированного устаревания». Введенное в экономику автомобильной промышленностью выбрасывание «вышедших из моды» вещей означало по сути выбрасывание материалов, из которых они произведены, т. е., в конечном счете, выбрасывание энергии.
Современному капитализму противопоставляют образ «устойчивого общества», энергетически экономного, использующего конформную, «мягкую» технологию безавтомобильного, отказавшегося от больших мегаполисов 8в. Эскиз подобного общества создан в известной
книге А. Тоффлёра «Третья волна», сочинениях Л. Ерауна и многих других. А. Тоффлер делит всемирную историю на три основные эпохи, три волны: аграрная революция, происшедшая 10 тыс. лет тому назад и означавшая переход к оседлому земледелию и начало аграрной цивилизации; промышленная революция, ознаменовавшая наступление индустриальной цивилизации, длившейся 300 лет; научно-техническая революция, начавшаяся в 1950-х гг. в США и захватившая затем страны Западной Европы, Японию и СССР и призванная будто бы в течение десятилетий смести индустриальное общество 87. «Наше поколение является последним в уходящем обществе и синхронно первым поколением нового общества»88,— резюмирует А. Тоффлер. Вместе с тем он видит известное сходство между первой и третьей волной: децентрализованное производство, восстанавливаемая энергия, бегство из городов, работа на дому, ослабление связи с рынком. «Мы переживаем нечто вроде отрицания отрицания»89.
Те решения, которые предлагаются относительно сохранения экологического баланса, по мнению альтернативистов, применимы и к основным социальным проблемам — бедности и угнетению большинства в различных частях мира, ибо «отучившись эксплуатировать природу, люди перестанут угнетать друг друга»90. Политическая концепция экологизма ориентируется на принципы биологического материализма, в соответствии с которым структура и функции общества должны копировать естественный порядок. Согласно логике экологизма, из разнообразия природы вытекает необходимость децентрализации общества, а саморегулирование экосистем постулирует самоуправление.
В то же время альтернативные концепции исходят из того, что экологическая перестройка повлечет за собой последствия, до некоторой степени сходные с теми, которые порождает революция. Развитые страны должны будут коренным образом изменить структуру капиталовложений из-за создания новых сфер и отраслей производства и перестройки старых. Большие усилия придется сосредоточить в области фундаментальных"' научных исследований. При этом неизбежны острые конфликты между различными группами населения. Сторонники альтернативной модели развития предвидят, что претворение в жизнь экологической теории может обернуться антигуманными послед-
ствиям для самых бедных, если оно не будет продуманным. Поэтому постоянно подчеркивается, что потребуются усилия всего населения, его единодушие и готовность к материальным жертвам ради достижения поставленной цели.
Надо заметить, что, несмотря на всю наивность альтернативных моделей, их нацеленность на защиту окружающей среды оказалась особенно важной для развития альтернативного движения. Она обеспечила интеграцию различных течений и долговременную перспективу для движения в целом. Она же дала возможность для развития по нарастающей линии. Необходимость срочного решения экологических проблем постоянно стимулировала альтернативное движение к новым акциям, действиям протеста, поиску эффективных тактических средств. Важной для эволюции движения оказалась социальная поливалентность экономической проблемы, ибо ни «одна социальная группа сама по себе не является единственной заинтересованной в охране окружающей среды»91.
Выдвижение на первый план экологических задач отражает не только факт широкого осознания особой важности проблемы сохранения природной среды, но и поиск массовым сознанием участников альтернативного движения целей и ориентиров, способных «материализовать», конкретизировать новые, пост-материальные ценности. Центральное место экологической проблематики в альтернативных проектах во многом объясняет и тот факт, что число сторонников, попутчиков движения многократно превосходит число непосредственных участников.
В то время как многие из радикальных идей и программ, возникших и обративших на себя внимание в 1960—70-е гг., быстро обнаруживали - свою несостоятельность и недолговечность, неспособность обеспечить или удержать массовую базу, движение в защиту окружающей среды стало одним из очень немногих, с которыми этого не случилось. Оно не только сохранило
поддержку со стороны общественности, но усилилось и усложнилось.
Именно из экологической ситуации 1970-х гг., из нарастающего в кругах передовой общественности понимания необходимости качественной перестройки всей социальной жизни и вырастает представление о надлежащем устройстве общества.
В целом теоретики альтернативного движения не скрывают, что их представления о будущем экологическом обществе остаются весьма зыбкими. «Какое общество должны мы построить? — спрашивает Э. Дамманн.— Какую систему создать? Это, наверное, невозможно предсказать. Мы поступили бы нечестно, утверждая, что мы видим те возможности, которые откроются, благодаря новому подходу»92. Но в то же время пророки нового строя надеются, что «при жизни следующего поколения появится хорошо разработанная экологическая теория, которая даст достаточный импульс политическим силам, чтобы заменить идеологию индустриального общества»93.
Идеологи новых социальных движений исходят из презумпции, что капитализм (и вообще общество, ориентированное на рост) не способны по своей природе разрешить экологические проблемы. Применительно к капитализму главным препятствием оказываются интересы прибыли. Однако есть опыт развития крупных промышленных стран и целых экономических регионов, показывающий, что нерасторжимой отрицательной связи между капиталистическим способом производства и экологией, может быть, и не существует. Так, еще несколько лет назад Япония была лидирующей страной в области загрязнения воздуха и водоемов. А сейчас, решив в основном важнейшие для здоровья человека и природы проблемы выбросов загрязняющих веществ и сохранения заповедных территорий, страна принялась за сравнительно второстепенные задачи борьбы с шумом и запахами. Производство природозащитных средств становится быстро растущей отраслью с перспективой наибольших прибылей. Сторонники капиталистического способа производства убеждены, что рыночный механизм может «адекватно реагировать на дефицит природы, если предприниматель будет нести ответственность за причиненный природе ущерб»94.
К тому же трудно представить, что в густонаселенных западноевропейских государствах, создавших сложную систему коммуникаций и жизнеобеспечения, возможна максимальная децентрализация хозяйственной и социальной жизни, «исход» миллионов горожан в сельскую местность, их рассредоточение по мелким коммунам и другим жилищным сообществам. Это,— как указывает советский исследователь В. Скороходов,— «породило бы множество трудноразрешимых, в
том числе и экологических проблем, которые могут быть преодолены лишь с помощью достаточно развитого
общественного регулирования социально-экономических процессов»96.
Одни специалисты считают, что, хотя научно-технический прогресс нарушил балансы биосферы, искать спасения нужно в нем, ибо наука и техника уже сейчас могут практически решить почти все глобальные проблемы: ограничение рождаемости, производство пищи, сбережение ресурсов, защиту среды обитания. Другие — настроены гораздо менее оптимистично. Третьи — предсказывают неминуемую гибель. Соответственно этим трем позициям формулируются и гипотетические модели развития капитализма: неоконсервативная, технологически-модернистская и эколого-алармистская.
Неоконсервативная модель представляет собой линейную проекцию в будущее. Она предполагает, что серьезные проблемы роста населения, нехватки природных ресурсов и энергии разрешатся сами собой, если
их регулирование предоставить рыночным механизмам 9е.
Технологически-модернистская модель во главу угла ставит способность человека преобразовывать свое окружение. Ее сторонники делают акцент на том, что люди сейчас лучше живут, лучше питаются, более здоровы, чем когда-либо в истории. Что же касается физических и биологических ресурсов, то они всегда выступали в качестве ограничителей деятельности человека. Сейчас, благодаря производству заменителей и синтетических материалов, внедрению новых технологий и источников энергии, человечество гораздо лучше подготовлено к возможному истощению природных запасов. Сторонники этой модели считают, что формы дегуманизированного труда (основанного на отчуждении и разделении) отмирают, рутинный и фрагментарный труд в современных условиях утратил свою эффективность. По их прогнозам, экономика, основанная на частном или государственном предпринимательстве, сменится экономикой, в которой будут фигурировать «электронные кооперативы», семейные или региональные предприятия, основанные на самоуправлении, бесприбыльные и т. д. 97
Экологические алармисты придерживаются прямо противоположной точки зрения, утверждая, что предот-
вратить экологическую катастрофу можно только затормозив технологическое развитие, отказавшись от экономического роста и выработав новые принципы социального поведения человека. В разработке приемлемых рецептов спасения биосферы альтернативисты продвинулись не дальше других. Но они в числе первых потребовали поставить преграды на пути экологического невежества, экологического авантюризма и экологической безнравственности, и этот их вклад в развитие человеческой цивилизации не подлежит сомнению и переоценке.
4. Стратегический курс
«Ахиллова пята Оуэна не в ясных и простых основаниях его учения, а в том, что он думал, что обществу легко понять его простую истину»
(А. И. ГЕРЦЕН)
До сих пор речь шла о моделях альтернативного общества, о том, что П. Кропоткин определял в терминах «умственной смелости» и «умственной мыслебоязни». Справедливость требует признать, что «умственной мыслебоязнью» теории альтернативного общества не отмечены. Радикализм поставленных целей, готовность отказаться от «незыблемых» жизненных стереотипов, пожертвовать комфортом и материальными благами бесспорны. Посмотрим теперь, как решается вопрос о средствах, какова «смелость практическая»? Как альтернативисты понимают свою политическую роль? Каким образом большинство населения, выработав позитивное отношение к новой системе ценностей, может активно способствовать фундаментальному изменению политического курса? Какие силы способны возглавить процесс перехода к альтернативному обществу? Каковы, с другой стороны, те условия и обстоятельства, которые препятствуют реализации альтернативного проекта? Короче — какова стратегия альтернативного движения в представлении его идеологов?
Некогда А. Герцен полагал, что через века, когда все изменится на земном шаре, по учениям Г. Бабефа и Р. Оуэна «как по двум коренным зубам! можно будет восстановить ископаемые остовы Англии и Франции до последней косточки»98. Но пока не столь уж сильно изменился наш мир. По-прежнему в истории общественной мысли сосуществуют две концепции перехода от
капитализма к социализму: «политическая», подразумевающая захват власти с последующим проведением преобразований, и «социальная» («культурная») — медленная революция, преобразующая общественные отношения мирным путем ". Предполагаемые рычаги мирной революции: образование, убеждения, коммуникация, более равномерное распределение ресурсов, институциональные реформы, устранение табу, освобождение личности.
По утопичности представлений об осуществлении общественного идеала альтернативные модели имеют мало равных в истории социальных идей. Надо только оговорить, что путь, предлагаемый альтернативными движениями, утопичен лишь при том условии, что смысл видится в реализации идеала. Эта же стратегия вполне реалистична как процесс («движение все, конечная цель — ничто») в условиях осознания невозможности достижения цели — идеала.
С одной стороны, предполагается, что экологические и социальные отношения, к которым стремится альтернативное движение, должны развиваться из структур существующей сегодня капиталистической системы. «Принцип свободы от насилия означает для нас, что нам чужды все представления о возможности диктовать большинству населения, в чем состоит его благо 100, — заявляют западногерманские «зеленые». С другой стороны,— деятельность альтернативистов наталкивается на непонимание сил, удовлетворенных социальной и политической реальностью. Альтернативным противостоит многократно превосходящий их по численности и политическому влиянию блок сторонников буржуазной системы ценностей. И это не только «концерны, банки, заинтересованные группы и их представители в парламентах и партиях»101 — как полагают «зеленые» в ФРГ. Это и обывательские слои из того же нового среднего класса (равно как и старого, равно как и пролетариата) с популярным в их среде автостикером: «Если ты голоден и у тебя нет работы, иди и съешь защитника окружающей среды».
Вопрос о том, как трансформировать власть правящего класса в подлинное народовластие, как завоевать поддержку широких масс, решается в альтернативных моделях путем проектирования весьма произвольной траектории возможного пути будущей «мирной экспансии». «Новые политические структуры,— пишет А. Тоф-
флер,— будут созданы не единым напряжением насильственной революции, а возникнут на протяжении десятилетий как следствие многих тысяч новаций и коллизий на самых различных уровнях...» 102
Движущей силой общественного развития, источником социальной энергии объявляется не классовая борьба 103, а «новый конфликт» между группами, институционализированными в обществе и обладающими средствами защиты своих экономических интересов («включенными» в общество)— предпринимательскими ассоциациями, профсоюзами и др.,— и группами, лишенными таких средств. «И на той, и на другой стороне,— пишет английский экологист Дж. Поррит,— находятся самые разные социальные силы и невозможно, опираясь на категории классового анализа, выявить, кто из них где»104.
Один из исследователей альтернативного движения Э. Пападакис объясняет появление «нового конфликта» тем, что ^.«бесконечная борьба между предпринимательскими союзами и профцентрами зашла в тупик, и поэтому добиться серьезных сдвигов в удовлетворении человеческих интересов можно только в том случае, если пойти не традиционным путем классовых битв, начертанным К. Марксом, а заняться поиском каких-то альтернативных форм общественного устройства»105. Костяк «не включенных групп» составляют безработные, женщины, пенсионеры, не нашедшая своего места в «обществе потребления» молодежь. Они-то и объявляются социальным резервом альтернативного движения 106. «Заслугой» альтернативного движения многие его адепты считают то, что оно не «возвеличивает» рабочее движение, несмотря на его боевое прошлое. Более того, содержание альтернативного протеста В. Хольштейн, например, рассматривает как «практическую критику» рабочего движения, которое, с его точки зрения, «утратило ясность цели и боевой дух»107. В противовес «интегрированному» пролетариату «невключенные группы», используя «нетрадиционную» стратегию и вооружившись новым взглядом на мир, якобы противостоят всем «включенным», которые традиционными средствами защищают свои интересы. Поскольку «старые» противоречия буржуазного общества не исчезли с появлением новых, политический конфликт приобрел как бы еще одно измерение, шкалу или ось. В разных интерпретациях такое понимание природы альтерна-
тивного протеста встречается практически у всех, кто пытается объяснить феномен альтернативных движений.
Как и само альтернативное движение, модифицируются его программные приоритеты, способы оппозиции, стратегические решения. Соответственно изменились также формы и методы борьбы его противников.
На первом этапе развития (примерно до 1977 г.) в альтернативном движении господствовало совсем наивное представление об общественных отношениях: считалось возможным изменить структуру современного производства и перестроить общественные отношения путем активной пропаганды и примера. Этому соответствовала и избранная тактика. Затем в идеологии на первый план стали выдвигаться проблемы более общего характера: проблема союзов и политических коалиций, политического участия и другие.
Как уже сказано, идеологи альтернативного движения отвергают политическую концепцию перехода к новому обществу, подразумевающую захват власти с последующим проведением преобразований. Но это не исключает того, что многие альтернативисты трактуют такой путь как революцию. «Перемены, в которых мы нуждаемся,—пишет Э. Дамманн,—должны вести к чему-то принципиально новому... Трансформация должна быть радикальной, а это значит — революционной»108.
При этом, обосновывая важность выбора верных стратегических решений, альтернативисты особенно подчеркивают то, что у «будущей революции» нет исторического аналога. «Все прежние революции происходили в странах, где основным мотивом для преобразований была бедность большинства, и все традиционные теории революции основываются на этой посылке. Классическая революционная стратегия не может быть приспособлена к обстоятельствам, существующим в обществе изобилия»109.
Ныне политические революции стали уделом периферии. За угнетенными народами признается право на революционное насилие, но и в этом случае оно не оправдывается. Идея создания Царства Божьего ценой убийства неприемлема с точки зрения тех, кто высшей ценностью считает человеческую жизнь. Политически это ошибочная стратегия, говорят альтернативисты, потому что она провоцирует крайние формы насилия
СО стороны власти 110. Кроме того, борьба с применением насильственных методов обходится очень дорого, а угнетенные народы слишком бедны.
Политика неприменения насилия свидетельствует о стремлении альтернативных к обществу, исключающему угнетение человека человеком и пренуждение одних другими. «Наш высший принцип гласит: «гуманных целей нельзя достичь негуманными средствами»,— говорится в программе партии «зеленых»
в ФРГ г".
В альтернативном издании «Ненасильственная революция» развернута целая программа революции без насилия: Мы должны,— говорится здесь,— сломать цикл насилия, начав ненасильственную революцию. В повседневной жизни, работе, молитвах мы должны порвать с моделью системы угнетения, разоблачить публично всю ее ложь, несправедливость и гнет.
—..Мы должны бороться против системы не тем оружием, которое она использует против нас.
—. Необходимо организовывать народные массы, обеспечивать участие всех, а не только элиты активистов.
— Надо заниматься обучением, люди должны быть
готовы к борьбе. Необходимо иметь союзников во всех слоях общества и во всех частях мира. Необходимо научиться кооперации с другими общественными группами, не утрачивая своего лица. Совместной борьбе мы говорим — «да!», кооптации — «нет!»
— Необходимо организовать акции, какими бы незначительными они ни были, чтобы обеспечить массовое участие и ощутить вкус победы.
— Необходимо постоянно анализировать и оценивать ход борьбы 112.
Как видим, принцип неприменения насилия не урезает фундаментального права на самозащиту и включает в себя возможность социального сопротивления во всех его многочисленных вариантах. Более того, «принцип непримепения насилия считает защиту жизненных интересов людей от все более обретающего самостоятельность господствующего порядка, даже посредством сопротивления государственным мероприятиям, не только законной, но и необходимой»113.
Формы сопротивления, которые используют альтернативисты, столь же разнообразны, сколь разнообразны проблемы и сами новые социальные движения.
Борьба ведется против вооружений, строительства крупных объектов, мероприятий, разрушающих окружающую среду, против продукции и производств, опасных для здоровья и природы. Как меры на пути к своей цели новые социальные движения используют плебисцитарные формы представительства интересов (демонстрации, предъявление исков, проведение референдумов и т. д.), «формы гражданского неповиновения» или «свободного от насилия сопротивления» (сидячие забастовки, «живые» кордоны на дорогах, препятствие средствам транспорта, бойкот оплаты счетов за электроэнергию). У альтернативистов свое представление о демократии: чем больше будут развиваться формы гражданского неповиновения, чем больше будет гражданских инициатив и моделей самоуправления, тем ближе подлинно демократическое общество 114.
Обоснование стратегии альтернативных моделей идет в двух направлениях, во многом определяемых структурой движения. Одно из них связано со стремлением отдельных людей немедленно и непосредственно «выйти из системы», изменив образ жизни и в связи с ним — самих себя, второе — с попыткой интегрировать спонтанные движения в состав какой-то новой политической коалиции, ориентированной в перспективе на построение не-капиталистического общества.
Первый путь преобразования мира, по которому, якобы, можно пуститься «сию же минуту» в свойственном ему патетическом тоне предлагает, например, Т. Розак. Для того, чтобы беспрепятственно отправиться этим путем, согласно Т. Розаку, нужна лишь малость — «революция личности», способность всех одномоментно поверить в возможность создания общества на альтернативных основах. «Если революция личности все-таки произойдет, то это будет интимная революция, которая, в первую очередь, коснется перестройки основ жизни... Она должна пустить корни дома, по соседству, в школе, на работе; она должна открыть заново деревни, погребенные под громадами наших городов; она высвободит плодороднейшие земли из-под толщи гладкого, грязного асфальта современных улиц. Везде потребности и нужды личности будут формироваться и удовлетворяться общинами... Город будет оторван у коллективной анонимности посредством превращения его в дружеское сообщество урбанизированных общин. Каждый шаг, медленно и постепенно
сделанный в направлении этого процесса, явится реальной основой для утверждения прав личности и благосостояния планеты»116.
Итак, изменения должны происходить везде и постоянно, но носителем этих изменений выступает от дельный человек. Именно вследствие решения перейти к альтернативному образу жизни на уровне личности будет возникать все больше и больше общин, практикующих новый стиль жизни, и постепенно произойдет замещение старого общества новым. Альтернативная стратегия суммирована в словах французского экологиста Д. Симонэ: «Ни реформа, ни революция, но замещение. Переход рассеянный, постепенный и расчлененный...»116 Наиболее четко эта концепция выражена в так называемой «революции корней травы» — так обозначается целенаправленная деятельность, рассчитанная на полное преобразование общества путем длительной эволюции самих масс.
Со. временем в рядах альтернативного движения возникло четкое понимание того, что поставленные им цели будут встречать сопротивление в обществе. Встала задача «мобилизовать массы и создать блок достаточно мощный, чтобы противостоять оппозиции»117. Развивая эту мысль, Дж. Порритт пишет, что «зеленая» политика всегда была слишком мягкой. Она позволяла людям думать, что можно избежать конфронтации. Это, действительно, элемент нашей политики. Но мы пришли к тому, что нужно гораздо более четко идентифицировать себя с людьми, которые по эту сторону водораздела, и гораздо более решительно определять наших врагов»118.
Выбор методов и стратегий в сильной мере зависит от социального и суб-культурного опыта данной группы протеста. Относительно быстрое распространение методов гражданского неповиновения следует понимать не только как следствие их тактического и морального преимущества, но и как результат общесоциального характера большой части новых социальных движений «гражданского протеста».
В стратегии перехода, предлагаемой в альтернативных моделях, "важную роль играет фактор времени. Уже в «Пределах роста» обращалось внимание на то, что если народы мира решат бороться за создание условий экономической и политической стабильности, то чем скорее они приступят к этому, тем больше будут
шансы на успех ш. В предисловии к книге Э. Даммапна Т. Хейердал предупреждает, что у общества осталось всего 10—20 лет для того, чтобы изменить ход своего развития 120. А Л. Браун однозначно заявляет, что время — самая критическая среди проблем, связанных с переходом к новому обществу. «У нас не века, как у наших предков,— пишет он,— но считанные десятилетия. Кризис ресурсов требует, чтобы мы взяли курс на новое общество не позднее, чем в 80-е гг.». 121
Между тем, борьба против существующего общества путем выхода из него развивается слишком медленно и, по-видимому, не может развиваться иначе. При этом массовые организации, находящиеся на другом полюсе альтернативного лагеря, ставят перед идеологами проблемы организации и руководства движением.
Там, где альтернативное движение представлено политическими партиями, на повестку дня выдвигаются проблемы политической борьбы, парламентской деятельности, создания коалиций и союзов с другими политическими силами, хотя европейские «зеленые» тоже считают, что самое важное для них работа на уровне базиса: строительство экологических жилищ, солнечных коллекторов, организация центров самопомощи, социальной защиты и т. д. Когда Р. Баро указали на то, что «зеленые», с одной стороны, называют себя «антипартийной партией», а с другой, участвуют в традиционном политическом процессе, он ответил: «Я хочу, чтобы вопрос о власти был перенесен с политического уровня на культурный. В конкретной ситуации политика может доминировать, но наша проблема состоит в том, чтобы решить, хотим ли мы отдать 99 % нашей энергии, чтобы крутить политическую карусель, или только 50 %»122.
Известно, что помимо политической существуют и другие формы власти — экономическая, культурная (культурная гегемония — по А. Грамши), а также индивидуальная и групповая автономия. И очевидно, что индивиды, группы и организации постоянно пытаются реализовать власть в этих формах. Именно на такой путь экспансии в борьбе за власть стали альтернативные движения.
В какой степени достижение большей власти в этих сферах способствует фундаментальной трансформации системы властных отношений? Этот вопрос изначально стоял перед антисистемными движениями. Может ли
фундаментальная трансформация стать результатом непрерывных усовершенствований, которые постепенно приводят к необратимым изменениям? Или это самообман, демобилизующий массы? Может ли стратегия перемен основываться на множественности форм власти? Дебаты «реформы или революция» возобновились в более широкой и свободной форме, чем известная дискуссия между В. И. Лениным и Э. Бернштейном. Альтернативисты считают, что средством достижения более демократичного будущего должны стать коалиции, основанные на принципах высокой конфликтной терпимости. Даже такой радикал как А. Горц ни о каком «взрыве» или «скачке» более не упоминает, ориентируясь на складывание по соседству с нынешними институтами государства и власти какого-то другого сообщества, с особым образом жизни, особыми ценностями, нормами, принципами.
Вследствие особенностей современного кризиса буржуазного общества, неоднородности и децентрализованное™ альтернативного движения, многообразия контркультурных форм палитра средств и стратегий будет, естественно, оставаться достаточно широкой. Правда, как справедливо считает К. Бранд, в случае, если критический потенциал нового социального движения ограничится децентрализованными попытками частного освоения и культурной реорганизацией общественной деятельности, то с ними едва ли можно будет связывать надежду на выход из тупика индустриальной цивилизации123.
В целом во всех концепциях альтернативного развития достижение анархо-либертарных целей «другой модели общества», «самоуправления», и «прямой демократии» — сочетаются с либеральными способами ее осуществления — через постепенное отвоевание коллективных и индивидуальных свобод и личностной автономии. Вопрос о том, как же все-таки произойдет переход к новой цивилизации, решается на уровне, сравнимом с религиозно-просветительской утопией XVII века.
<Как солдаты ненасилия,—призывает X. Вентурелли,— мы должны исполнять свой долг, создавая в настоящем наше утопическое представление о новом обществе, даже если мы сами еще не стопроцентно совершенны. Это новое общество должно быть свободным и освобождающим. Сотрудничество и участие — характеристики этого нового общества. В новом контексте
власть станет служить делу распространения в обществе доверия и любви»124.
Альтернативные модели исключают политический радикализм в стратегии, осуждают его методы и противопоставляют ему практику «конкретной утопии». У альтернативного движения есть радикальный идеал, но стратегия «малых дел», безусловно, представляет собой антипод радикализма в сфере политическою действии.
Важно учитывать также, что развитый капитализм создает в обществе гораздо большее число социальных позиций и соответственно широко дифференцированные социальные интересы (с менее четкой границей поляризации). Поэтому присущие ему общественные движения будут менее стабильными и унифицированными, чем движения прошедшего столетия ("которые характеризовались относительно предсказуемыми действиями растущего пролетариата и приходящей в упадок традиционной мелкой буржуазии).
«После 1848 г. ,,старые левые" всего мира были уверены, что 1917 год состоится,— пишут американские исследователи радикального направления Дж. Арриги, Д. Хопкинс и И. Валлерстайн.— Они спорили о том, как, где и когда это произойдет. Им была ясна и промежуточная цель — стремление к политической власти. После 1968 г. антисистемные движения мира... обладают гораздо меньшей ясностью относительно промежуточных целей. Поэтому они концентрируются на ближайших. Очевидна опасность того, что если организации сосредоточат внимание на ближайших целях, даже во имя конечных идеалов, они могут принести в жертву... свое будущее»125.
Многослойное, противоречивое, сознательно культивирующее аполитичность, альтернативное движение уже стало важной составной частью демократического процесса в развитых капиталистических странах. Самим своим существованием альтернативное движение как часть антикапиталистического протеста вносит дестабилизирующие моменты в расстановку политических сил в • странах развитого капитализма, содействуя, пусть непоследовательно и противоречиво, распространению антикапиталистических настроений среди населения.
1. Ценностные установки
«Первый изо всех и главный у них спор о том, в чем состоит человеческое счастье — в чем-нибудь одном
или же во многом»
(Т. МОР) .
«Миру просто приспичило решать вопросы психологии и социологии, потому что от этого зависит быть или не быть человечеству» . (Н. АМОСОВ)
Самые мудрые трактаты, самые детальные планы, самые благие намерения никогда не приведут к изменению социальной реальности, к решению общественных задач без мобилизации «критической» (для каждой ситуации эта величина разная) социальной массы. Воплощение социальных идей означает перемещение из символического мира знаний, мыслей и планов в мир сопротивляющейся политической реальности, недостаточных ресурсов, властных отношений, имущественных интересов и традиций.
Альтернативная среда — это та среда, где знания быстро и без особых превращений доходят от теоретиков к активистам и рядовым участникам. Эта среда хорошо ориентируется в мире символов, ценностей, культуры, информации, политических программ и, как показывает опыт, обладает одновременно высокой мобилизационной активностью, способностью к действиям.
Здесь мы сконцентрируемся на том пункте альтернативного мировоззрения, где встречаются ценностные установки человека и окружающая его действительность: экономическая, экологическая, политическая, культурная, технологическая.
В послевоенные годы в капиталистических странах был провозглашен идеал «общества всеобщего благоденствия». Под благоденствием подразумевался высокий уровень, материального потребления. Несмотря на явное неравенство и социальные перепады, широкие массы получили многое из того, о чем мечтали: телефон, машину, коттедж, возможности для комфортабельного отдыха, доступ к высшему образованию, разнообразные развлечения. Но стали ли они счастливее?
Впрочем задумаемся на минуту над тезисом о возрастании потребностей. Разве на протяжении веков, точнее тысячелетий, человек так уж радикально «нарастил» свои потребности? Он всегда нуждался в том, чтобы есть, пить, любить, превозмогать болезни, быть сильным, далеко видеть, хорошо слышать, быстро передвигаться. В «обществе всеобщего благоденствия» теория возрастающих потребностей впервые подверглась исторической проверке в широком плане. И как пишет Фромм, великие учителя древности и современности, которые отводили альтернативе «обладание или бытие» центральное место в своей системе, оказались правы: богатство не приносит радости, а погоня за наслаждением делает человека несчастным и одиноким. Осознание этой максимы является стержнем альтернативного движения, которое противопоставляет принуждению потребительства конкретную утопию солидарного, коллективистского, ориентированного на естественные потребности образа жизни, основанного на убеждении, что «у человека есть биологические, социальные, духовные и эстетические потребности, а не материальные или технологические»1.
Для молодого поколения, социализация которого протекает в условиях материальной обеспеченности, возросло значение ценностей участия и самореализации, что привело к обострению конфликтов с господствующими в обществе «материальными» ценностями и политическими моделями. Происходит «нарушение духовной структуры», «формирование альтернативного горизонта ценностей и развитие новой политической парадигмы стиля жизни»* 2. Пересмотр системы ценностей в концепциях альтернативного развития объявляется универсальным средством оздоровления буржуазного общества. Новые ценности должны обусловить соответствующие изменения в обществе и вывести его из кризиса. Недвусмысленно по этому поводу высказались У. Хармен и Л. Льюис: «Если проблемы, которые мы обсуждаем.... являются результатом коренных несоответствий между элементами парадигмы индустриальной эпохи, нынешним социальным кон-
Согласно социологическому определению, жизненный стиль — это качественная структура потребностей в области потребления и социального поведения и структура расходов личнострг, группы (семьи) или общественного класса.
текстом и окружающей средой, то решение этих проблем, вероятно, включает в себя переход к некоторой новой парадигме, способной разрешить это несоответствие»* 3.
Анализ совокупности альтернативных моделей позволяет выделить следующие общие для них составные элементы парадигмы «общества будущего»: — сбалансированное удовлетворение материальных и духовных потребностей человека, обеспечение возможностей для самореализации индивида, активного участия каждого в общественной жизни; — экологическая этика, основанная на осознании ограниченности природных ресурсов, необходимости партнерства и гармонии в отношениях человека и природы; — перемещение акцентов с формального равенства перед законом в сторону повышения социальной ответственности. переход от принципов «неистового индивидуализма» к ценностям «ответственной личности».
Перечисленные элементы определяют триаду ценностных императивов альтернативных моделей. Это, во-первых, ценность личностной аутентичности, подразумевающая, что жизнь только тогда представляет собой благо, когда ее содержание и стиль соответствуют склонностям и призванию человека. Во-вторых — ценность самоопределения. Альтернативисты настаивают на праве политического выбора, который основывался бы не на установлениях и нормативах, а лишь на сознательном желании свободы и справедливости. Отметим, однако, что дилемма в некоторых проектах выглядит предельно жесткой: самоопределение несовместимо с товарным производством, ибо тот. кто удовлетворяет свои потребности посредством рынка, неизбежно подменяет самоопределение определением извне 6. Третья ценность — ценность подлинной коллективности, создание которой должно произойти на основе возвращения к свойственному докапиталистическим формациям примату территориальных связей над социально-экономическими.
Существующие социальные проблемы рассматриваются в альтернативных исследованиях как резуль-
Процесс формирования пост-материальных ценностей породил многолетнюю дискуссию в буржуазной литературе, которая развивалась в основном вокруг оригинальных и вместе с тем спорных положений книги Р. Инглхарта 4.
тат последовательного воплощения в жизнь изначальных идеалов «неистового индивидуализма», не приукрашенного ореолом гуманизма века просвещения и пришедшего, якобы, к своему собственному отрицанию в процессе развития капитализма. Поэтому поиски выхода идут в направлении возрождения «коллективистских» принципов, связанных, однако, не с «ложными коллективностями», где подавлена самобытность личности, но с «истинными коллективами». Здесь легко просматривается связь с идеями Франкфуртской школы. Еще М. Хоркхаймер связывал с перспективой возникновения таких коллективов слабую надежду снова примирить «разум» и «природу», излечив первый от «помрачения», а вторую — от «обездуховления».
Представление альтернативной идеологии о месте человека в социальной жизни связано с совмещением двух противоречивых элементов — аристократического понимания личности, свободы и творчества и социалистического требования утверждения достоинства каждого человека. Когда-то русский философ Н. Бердяев назвал это противоречие вечным и пытался разрешить его, лишив принцип равенства самостоятельного значения и объединяя начала личности и свободы с началами жалости, сострадания и справедливостив. В этом направлении развивается и альтернативная мысль.
Новая система ценностей отличается выраженным акцентом на свободу и права личности в противовес семье или коллективу. На этом зиждется движение за сексуальную свободу, права женщин, молодежи, расовое равенство. Социально ответственный индивидуализм сочетается с терпимостью или безразличием к поведению других людей 7.
Исходным в альтернативных концепциях является целостный взгляд на мир, четкое представление о взаимозависимости всего. В предисловии к книге И. Иллича, изданной в известной серии World Perspektives, Р. Нанда, издающая эту серию, пишет: «Мы стоим на границе эпохи, когда жизнь человека стремится реализоваться в новых формах. Ложное разделение человека и природы, времени и пространства, свободы и безопасности очевидно, и мы вырабатываем новое представление о человеке и истории, в котором эти понятия находятся в органическом единстве»8. Лишь целостный, системный взгляд на мир, находящийся, по
5 Савельева И. М.
мнению альтернативистов, на грани глобальной катастрофы, может подсказать верное решение.
Глобалистская идеология, иногда называемая «планетарным сознанием», основывается, по мнению А. Тоффлера, не на принципах laisseg — faire, а на идеях глобализма, отрицающих национализм и суверенитет. Если национализм призван говорить за всю нацию, то глобализм за весь мир. Его появление — это эволюционная необходимость, это шаг, приближающий нас к «космическому сознанию»9.
Весь спектр эти\ настроений с его многочисленными оттенками заключен, собственно, между двумя крайними точками: верой в возможность осуществления социального идеала посредством реального разрыва с существующим обществом, функцией которой являются такие категории, как господство, подавление, отчуждение, и неверием в эту возможность, допускающим лишь символический разрыв 10. Поэтому нельзя рассматривать новые социальные движения только как движения социального и политического протеста, не учитывая тенденции «бегства от общества». Альтернативные сообщества образуют своеобразные «гетто» со своими обычаями, модами, музыкой, своим жаргоном11.
Заслуживает отдельного рассмотрения вопрос об альтернативных движениях (прежде всего, за новый стиль жизни) как о реакции на утверждение в современном буржуазном обществе жестких бюрократических структур. Известно, что буржуазный мир начинался с вызова социальной иерархии, системе соподчинения, раз и навсегда предписанных социальных ролей. Эти социальные характеристики общественного устройства постепенно подтачивались, уничтожались и, в конечном счете, ушли в прошлое. Так, например, вместе с феодальной системой во многом изжила себя и такая древняя форма социальной активности, как карнавал, который был ритуальным ответом всех социальных слоев на непреложность социальной иерархии. Карнавал, конечно, не исчез совсем, но он превратился в основном в развлечение, утратив функции своеобразной социальной релаксации. Представляется, однако, что в современных, альтернативных движениях в известной степени возродилась и закрепилась социальная функция карнавала, теперь уже как реакции на «жесткие» характеристики современного капитализма. Мысль о параллели возникла при анализе особенностей средне-
векового карнавала, выделенных крупнейшим советским филологом М. Бахтиным. К ним он относит: — новый модус отношений человека с человеком, противопоставляемый всемогущим социально-иерархическим отношениям внекарнавальной жизни; — эксцентричность как особую категорию карнавального мироощущения и профанацию (карнавальные кощунства); — карнавальные мезальянсы, когда в карнавальные контакты и сочетания вступает все то (ценности, мысли, явления и вещи), что было замкнуто, разъединено, удалено друг от друга внекарнавальным иерархическим мировоззрением»12.
Выделенные М. Бахтиным отличительные черты карнавала как социального действа, высвобождающего на короткий период от стереотипных отношений, законов, идей и моделей поведения, достаточно рельефно проявляются в практике новых социальных движений. Карнавальные характеристики альтернативных объединений разворачиваются, однако, не столько во времени, сколько в определенной социальной среде, представители которой пытаются не эпизодически, а постоянно «жить иначе».
Свое наиболее радикальное контр- и субкультурное. выражение это явление находит в молодежных субкультурах, которые в значительной мере определяют облик новых социальных движений 1Э.
Ясно, что нет единой идеологической формулы, которая охватила бы столь разнообразный социальный опыт. Отдельные субкультурные течения и варианты внутри альтернативной среды могут рассматриваться как различные стратегии решения проблем и противоречий, типичных для очень дифференцированных по происхождению и воспитанию средних слоев 14.
Смена ценностных ориентации, происходящая в странах западной демократии, затрагивает все без исключения социальные группы, но больше всего тех, кто связан с интеллектуальной деятельностью. Этим, видимо, следует объяснить то, что альтернативные модели уделяют особое внимание вопросам раскрепощения духовно-интеллектуальных потенций человека. А поскольку, с их позиции, главная проблема людей интеллектуального труда состоит не в наличии эксплуатации, а в отчуждении, то и поиски альтернативы направлены именно на преодоление проблемы отчуждения 16. 5»
Необходимость глубокого изменения человека предстает не только «как этическое или религиозное требование, не только как психологическая потребность, обусловленная патогенной природой существующего ныне социального характера, но и как обязательное условие физического выживания рода человеческого... Впервые в истории физическое выживание человеческого рода зависит от радикального изменения человеческого сердца»16.
Именно потеря веры в то, что капитализм способен обеспечить решение социальных и нравственных проблем и даже отношение к нему как к источнику зла (известная фраза И. Иллича: «Зло мира достигло предела»), разочарование в материальных, потребительских ценностях как бы наделили массовые слои способностью разглядеть очертания альтернативной системы и идеал общества, акцентирующего значение «качества жизни», распространялся все шире ", охватывая, прежде всего высокоразвитые страны и обеспеченные социальные слои.
Действительно, «не хлебом единым жив человек и, прежде всего, тогда, когда он имеет его вволю»18. Суммируя множественность причин, толкающих определенные категории населения на поиски «нового общества», мы считаем нужным подчеркнуть, что признаки экономического и политического кризиса налицо, но они не решающие 19. В определяющих своих аспектах альтернативное движение стало порождением острой идейно-духовной ситуации ощутимой, несмотря на сохраняющуюся способность капиталистической системы исполнять свои экономические и политические функции.
Отношение самого альтернативного движения к идейному и духовному аспектам жизни современного общества весьма примечательно. Оно строится по принципу «контрапункта»: движение резко дистанцируется от всего, что касается идеологии, и идеализирует все, что относится к сфере ценностей.
Именно по этой причине важнейшим мотивом и движущей силой социальных изменений выступают в альтернативных концепциях духовные факторы, тесно связанные с идущим в капиталистическом обществе процессом формирования новых пост-материальных ценностей 20. Ценности, культура, идеология осмысливаются и как главная причина кризисных явлений бур-
жуазного общества,'и как наиболее эффективное средство его терапии. Побочные «духовные продукты» индустриального развития: ориентацию на потребительство, массовую культуру, стандартизацию трактуют как фактор разрушения жизненных предпосылок для развития личности.
Это поднимает вопрос о природе и корнях культурного кризиса в ныне функционирующем обществе. П. Глотц считает, что альтернативисты — не что иное, как симптом кризиса. Их чрезмерный субъективизм, их тоска по новому пониманию природы, их (часто неудающееся) эпикурейство, их коммунитарный радикализм — это примеры того, что можно было бы назвать поисками коллективной идентичности. Являются ли они «,,контр- или прообразом"» новой действительности... зависит от экономического развития»21.
В исторической ситуации, когда ведущие идеологические концепции ревизуют и обновляют свой багаж, теоретики альтернативных движений допускают, что существует возможность эффективно вмешаться в процесс политической реконструкции и навязать альтернативный курс.
Как писал А. Грамши, окончательное подчинение угнетенных совершается в области идеологии и культуры; социальная система может сохранять эффективность своих репрессивных функций лишь постольку, поскольку угнетенные разделяют этос угнетателей.
Подобный смысл А. Грамши вкладывал в понятие гегемонии. В истории двух великих революций нового времени — французской и русской — можно наблюдать долгий предварительный процесс, в течение которого культура и этос господствующего класса подвергались атакам противоборствующего мировоззрения. «Очень может быть, что хиппи—это ,,философы", что Аллен Гинзбург, Эбби Хофман и Пол Красснер — это Руссо, Дидро и Вольтер новой американской революции. Стиль и лозунги субкультуры хиппи могут иссякнуть, но предвосхищенный образ культуры, в которой человек свободен от труда, свободен, наконец, для осуществления своей исторической задачи — творчества подлинно человечных отношений, возможно, отныне начнет постоянно маячить перед капиталистическим обществом и преследовать его как отзвук его собственных подавленных потенции»"".
Не случайно С. Котгров и А; Дафф считают, что ориентация на постматериальные ценности имеет выраженный идеологический смысл. В противовес буржуазной идеологии, которая концентрируется вокруг принципов экономического индивидуализма, господства рыночных сил, системы, вознаграждающей риск и поощряющей достижения, альтернативная идеология предлагает качественно иную модель общества 23.
По мнению теоретиков альтернативистов, в современных условиях эрозии подвержена как буржуазная, так и пролетарская культура, что является следствием прогрессирующего индустриального разрушения однородной классовой среды. Все более полное включение в индустриально и бюрократически структурированные, стандартизированные на основе массовой культуры жизненные связи ведут к унификации различных жизненных условий, и в то же время они, как полагает автор, становятся более дифференцированными и разнородными в результате углубления процесса общественного разделения труда.
«Постматериальные» ценностные и ориентационные модели выступают как контркультурные центры формирования новой коллективной идентичности. Контркультурная тенденция, объединяющая «новую левую» социологию Р. Миллса, «фрейдо — марксизм» Г. Маркузе, гештальттерапевтический анархизм П. Гудмэна, апокалиптический мистицизм Н. Брауна, дзен буддистскую психотерапию А. Уотса, оккультный нарциссизм «пророка ЛСД» Т. Лири, составила очень существенный компонент нетрадиционных движений на нынешнем этапе, усилила их и, в конечном счете, способствовала возникновению того момента общности, который позволяет рассматривать эти совершенно различные по происхождению движения в едином контексте. Политические течения, став экстремистскими, переместились на окраины контркультуры, а в центре ее оказалась утопия «альтернативного общества», которому предначертано постепенно вырасти на базе альтернативной морали 24.
«Старая .культура, оказавшись перед необходимостью выбора, склонна предпочитать права собственности правам личности, требования научно-технического развития человеческим потребностям, конкуренцию — сотрудничеству, средства — целям, секретность и скрытность — открытости и откровенности, формаль-
ное общение — самовыражению, стремление к цели — удовлетворенности, «эдипову» ревнивую любовь — любви ко многим и т. д. Контр — культура склонна предпочитать обратное в каждом из этих случаев»26.
Альтернативная философия смотрит на человеческую природу оптимистически. Эта позиция уходит корнями в утопическую традицию веры в человека. Совершенствование человеческой личности означает развитие в человеке таких свойств его природы как мягкость, чувственность, интуиция, самонаблюдение, спокойствие, терпеливость, креативность, независимость, взаимопомощь, любовь к природе. Индивид должен обладать развитым чувством ответственности, но, в первую очередь перед самим собой — ответственности за, нахождение своего собственного пути 2в.
Основной тезис серии «Будущее мира», под грифом которой вышли очень многие альтернативные сочинения, состоит в том, что человек находится в процессе развития нового сознания, которое, несмотря на его явную сегодняшнюю духовную и моральную порабощенность, может в конце концов поднять человечество над страхом, невежеством и изоляцией 27. «Однако,— как считает Э. Фромм,— изменение сердца человека возможно лишь при условии таких коренных социально-экономических преобразований, которые дадут ему шанс измениться, а также мужество и дальновидность, необходимые для этого»28.
А. Маслоу, крупнейший теоретик альтернативной психологии, пытается объяснить мотивацию тех, кто вовлечен в поиск альтернативы. Его концепция «самоактуализированной» личности соответствует взглядам участников альтернативных движений.
Согласно Маслоу только 1 % людей достигает самоактуализации. Эти люди обладают способностью к творчеству, открытостью, свежестью восприятия, аутентичностью и спонтанностью в проявлении добрых эмоций. Они независимы и принимают себя, других и природу.
Исходя из необходимости разрушить «парадигму индустриального общества», творцы альтернативных моделей видят цели своего движения в преодолении угнетающего воздействия на человека последствий развития «общества потребления» с его ориентацией на материальные ценности, стандартизацию личности, формализацию человеческих отношений, массовую
культуру. «Единственный способ избавиться от эксплуатации — это перестать быть эксплуатируемым, а это значит — думать и поступать по зеленому»29.
Предстоящая трансформация общества невозможна, по логике альтернативистов, без создания новой метафизической базы, новой картины космоса и представления о человеческой природе.
Ядром отжившего мировоззрения «альтернативисты» считают «материализм», отождествляемый ими с однозначной приверженностью к материальному прогрессу, обладанию вещами и господством над природой 30. А. Тоффлер усматривает в «новом» научном мышлении известный поворот к доиндустриальному периоду. Заметив, что культура индустриального общества способствовала развитию аналитического мышления в гораздо большей степени, чем синтетического, и поэтому «столь случайны, отрывочны и неверны наши представления о будущем», он утверждает, что общество стоит сейчас на пороге новой эпохи синтеза. Во всех интеллектуальных областях, начиная с точных и естественны^ наук, мы, видимо, переживаем возвращение к категориям высшего порядка и к общей теории. Из отдельных частиц мы снова создаем целое»31. За изменениями в ценностях стоят с трудом уловимые, но более фундаментальные изменения в убеждениях, отход от строго научного мышления к какой-то (неясной) форме трансцендентального универсализма..
Попытки создания собственной «альтернативной» науки предпринимались, но в целом свелись к частным инициативам, нередко превращавшимся в свое образную моду, в особенности в области медицины. Много писалось о необходимости создания интегрированной науки, об отказе от западного сциентизма и замене философии системным анализом. Однако, как саркастически замечают английские ученые Дж. Ирвин и Дж. Майлз, реально появилась лишь новая наука —
парапсихология и новая область знания — летающие тарелки 32.
Направленность альтернативной идеологии против научного мышления тесно связана с такой ее особенностью, как иррационализм. Теоретики альтернативных исходят из представления, что всем великим переменам предшествовала и должна непременно
предшествовать мощная интеллектуальная перестройка.
«Новое понимание человеческого знания включает в себя все то, что ныне выступает под терминами «интуиция», «мистицизм», «психические явления», «религиозный опыт». Создатели альтернативных концепций поддерживают и наметившийся в странах третьего мира отход от «западного материализма» и ориентацию на утверждение значения и смысла в национальных культурных традициях, усматривая в этих процессах переворот вековых европоцентристских тенденций» 33.
Резкое смещение акцентов с рационалистической ориентации, обвинение разума в том, что он будто бы вытеснил подлинную сущность человека — душу — давняя идея антикапиталистической традиции, и она нуждается в очень взвешенной оценке. «Есть в современной европейской литературе какая-то злость на развитие человеческого мозга,— писал Т. Манн,— которая всегда казалась мне ничем иным, как снобистской и пошлой формой самоотрицания... С модой на ,,иррациональное" часто бывает связана готовность принести в жертву и по-мошеннически отшвырнуть достижения и принципы, которые делают не только европейца европейцем, но и человека человеком»34.
Альтернативные модели в общем обоснованно развивают тему опасности, которую влечет за собой развитие и углубление научно-технической революции в условиях государственно-монополистического капитализма: опасности для природы «как таковой» и природы, как она являет себя в человеке и человечестве.
«Природа уже не есть просто наше живописное окружение, пишет французский социолог Ж. Эллюль.— По сути дела, среда, мало-помалу создающаяся вокруг нас, есть, прежде всего, вселенная Машина. Техника сама становится средой в полном смысле этого слова. Техника окружает нас как сплошной кокон без просветов, делающий природу... совершенно бесполезной, покорной, вторичной, малозначительной. Что имеет значение — так это Техника. Природа оказалась демонтирована, дезинтегрирована наукой и техникой: техника составила целостную среду обитания, внутри которой человек живет, чувствует, мыслит, приобретает опыт. Все глубокие впечатления, получаемые им, приходят к нему от техники, решающим фактором является заполнение нашей мысли, как и нашей чувственности, механическими процессами. Именно техника есть теперь ,, данность" без всяких определений: тут
нет надобности ни в смысле, ни в ценности, она навязывает себя просто тем, что существует')35.
В то же время именно в вопросе отношения к технике и науке в радикализме альтернативной идеологии проявляются ее реакционные элементы. Это касается перспективы НТР, а главное — распространяется на науку вообще, взятую не только в качестве системы научно-технических знаний, но и в качестве всей совокупности знаний об обществе и человеке. Было бы, однако, упрощением ограничиться констатацией науко-. боязни и технофобии альтернативного мировоззрения. Отказ от рационалистической ориентации связан еще и с тем, что построение альтернативных моделей невозможно с помощью исключительно логических методов. Попытки продуцировать их иррационально выглядят достаточно дерзко, особенно в рамках европейской культуры. В Европе, как свидетельствуют новейшие исследования, процесс познания генетически ориентирован на работу рационального полушария человеческого мозга. Акцентируя ограниченность научного метода, альтернативные идеи будоражат менее задействованные сферы как индивидуального, так и общественного сознания: интуицию, эмоции, эстетическое восприятие, преодолевая ограниченность научного знания.
2. «Выход из истории»
В рамках коммунитарного проекта рисуется простой, понятный и одновременно вечный коммунистический идеал жизни, основанный на началах если не равного, то справедливого распределения, неотчужденного труда, всеобщего участия в управлении, человеческого братства. Замысел настолько прост, даже примитивен, что остается неясным лишь один вопрос. Насколько люди в состоянии осуществлять по своей воле (и появится ли такая воля) столь радикальные социальноэкономические повороты как отказ — полный или частичный — от крупномасштабной технологии, экономического роста; то есть универсальный переход к некоему варианту общинного постиндустриализма?
В то время как в идеологии продолжается теоретическая разработка новой системы общественного устройства, зачастую в полном отрыве от действительности, в самом движении идет практический поиск част-
ных форм^ возможной уже сейчас альтернативной жизни. Он корректирует книжные проекты, обнаруживает их надуманность и идеализм.
В наиболее чистых формах принципы децентрализации, «выхода из общества», практики «новых стилей жизни» воплощаются в движении за создание альтернативных проектов. Сам термин «альтернативный проект» (используется также термин «группа самопомощи»), применяемый для обозначения ячейки альтернативного движения, очень точно отражает философию его участников, а именно: не только протест против существующего положения, но попытки осуществления практической- альтернативы в той или иной общественной сфере.
Количественные характеристики движения за альтернативный образ жизни весьма произвольны и дают лишь приблизительное представление о нем. Считается, что в ФРГ, например, в первой половине 1980-х гг. существовало около 11,5 тыс. «альтернативных проектов», в которых участвовало около 80—100 тыс. активистов 36, в среднем по 7—9 человек на проект. Однако в последнее время появились данные о наличии в ФРГ свыше 40 тыс. «альтернативных проектов», в США от 300 до 400 тысяч подобных объединений 37, в Австралии около 600 альтернативных коммун, объединяющих около 50 тыс. человек 38. Достоверность этих сведений не поддается проверке.
По различным данным, число симпатизирующих альтернативному движению в ФРГ колеблется от 400 тыс. до 1,5 млн чел., велик потенциал симпатизирующих в других странах Западной Европы, в Австралии их около 100 тыс., в США эта цифра достигает нескольких миллионов 39.
Во многом тем, что альтернативные проекты находятся на обочине политической жизни развитых капиталистических стран, сознательно, в той или иной мере отстраняясь от «большой политики», объясняется меньший интерес к альтернативным проектам, чем, например, к организациям «зеленых» со стороны западных исследователей и почти полное отсутствие исследований на эту тему в советской литературе. Необходимо, однако, отметить, что некоторые западные авторы, исходя из размаха альтернативных экспериментов и состава его участников, предрекают ему большое будущее, в том числе и в партийно-политической сфере.
Изучение конкретных причин участия в «альтернативных проектах» показывает, что в действительности в их функционировании имеет место сложное переплетение ценностных «альтернативных» ориентации с вполне земными целями и желаниями. Исследование мотивов, проведенное в середине 70-х годов в 97 «альтернативных» коммунах западногерманским социологом Д. Корчаком, дало следующие результаты. Во-первых, это экономия в расходах на жизнь — 37 %, во-вторых, изменение традиционного распределения социальных ролей и власти — 32 %, в-третьих, улучшение условий для общения между людьми — 20 %, в-четвертых, совместное воспитание детей — 10 %...40 Как видно из приведенных данных, большинство мотивов — около 2/3 — могут быть условно отнесены к «альтернативной» группе ценностей. В то же время, в качестве наиболее часто называемого мотива выступает вполне земное стремление экономить в расходах на жизнь. Таким образом, на практике связь между носителями «альтернативных» ценностей устанавливалась и через реализацию конкретных повседневных устремлений.
Десять лет спустя мотивы остались теми же, но резко отодвинулись на задний план политические цели и намного большее, чем раньше, значение получило стремление найти альтернативу семейной и одинокой жизни, реализовать идею гармонического труда, добиться раскрепощения личности и дать детям свободное воспитание.
Некоторые характерные черты и особенности альтернативных проектов обеспечивают им притягательность, особенно среди молодежи, а, значит, и шансы для дальнейшего роста. «Группы самопомощи» дают возможность личного, непосредственного участия в общественной жизни, вместо того, чтобы возлагать надежды на опосредованные формы политической и иной деятельности '(выборы и т. п.). «Движение коммун — это признак изменения сознания, веха на пути к новым: формам жизни, а не модель приспособления общества к изменившимся условиям существования. Попытка заключается в том, чтобы изменить общество, радикально изменив? самих себя»41. Или, если сказать точнее, радикально изменить хотя бы себя, махнув рукой на общество.
За время существования «альтернативных проектов» изменился социальный состав их участников. Многие
исследователи отмечают, что если раньше большинство принадлежало к высшим слоям общества или к наиболее богатым семьям средних слоев, то теперь основную массу составляют рядовые представители средних слоев. Постоянно возрастает число выходцев из рабочих и крестьянских семей. Однако сдвиги, происшедшие в мотивации и выразившиеся в падении роли политического стимула, вряд ли следует прямо увязывать с изменением социального состава. Скорее они являются реакцией на общую политическую конъюнктуру момента — утверждение неоконсервативной политической доминанты. Но, безусловно, что с изменениями в социальном составе перестраиваются и приоритеты коммунальной жизни. Для представителей самых обеспеченных слоев приход к коммуну чаще всего означал своеобразный антииндустриальный эстетизм, проявляющийся уже не только в искусстве (как у традиционных романтиков), а в самом способе бытия, стиле жизни. Для выходцев из общественных слоев, располагаю-
-щихся на более низких ступенях социальной лестницы, -жизнь в коммуне — в основном способ уйти от социальной неудачи в мир иных ценностей и принципов человеческого общения.
В альтернативных проектах в наиболее законченной форме выражено антиэтатистское понимание политики. Все предпринимаемые по инициативе правительств реформы рассматриваются как административное, бюрократическое вмешательство в сферу жизненных интересов и прав личности. Напротив, спонтанная
-самоорганизация людей, ориентированная на задачи повседневной жизни, прямое участие в принятии решений, самостоятельные действия, понимаются как единственный путь к формированию в рамках капиталистического общества «второй политической культуры». В альтернативных проектах новые формы мобилизации масс, основанные на принципах децентрализации, вступают в конкуренцию с традиционными союзами и партиями.
Считая одним из главных своих принципов отказ от политики, участники альтернативных проектов при выходе на политическую арену занимают более левые позиции, чем «зеленые», проявляют большую склонность, чем последние, к сотрудничеству с профсоюзным и рабочим движением (Гамбург, Западный Берлин) и жоммунистами (Гамбург). Более решительно заявляя
о своей оппозиционности существующей системе, «альтернативисты» вместе с тем проявляют и большую готовность к компромиссам в представительных органах муниципального уровня (Билефельд, Кассель — ФРГ)42. Готовность к сотрудничеству с другими политическими силами и неполитическими объединениями, более выраженная у «альтернативистов», по сравнению с «зелеными», во многом объясняется низовым характером движения, близостью к «корням травы», к повседневным нуждам рядовых граждан и дискриминируемых групп населения.
Участники альтернативных проектов стремятся осуществить индивидуальную эмансипацию вне зависимости от структурных преобразований в обществе. Движение не выдвигает целей, которые требовали бы аскетизма, жертв и страданий. Альтернативные коллективы предлагают своим членам такие эмоциональные связи, которые не могут предоставить институты существующей общественной системы, включая семью,. «системные партии», профсоюзные объединения, традиционные общественные организации.
Разнообразие мотивов ухода в коммуны предопределяет их деление на прагматические объединения, возникающие из-за материальной заинтересованности участников, и общины, преследующие, в первую очередь, цель развития потенциала личности и установления индивидуальной свободы каждого. Есть группы, решающие политические задачи; терапевтические коллективы, созданные для поддержания наркоманов, психических больных, трудных подростков, людей, вышедших из тюрем; религиозные коммуны 43.
Предлагались и другие способы классификации альтернативных проектов. Б. Лякруа предлагает деление на городские и деревенские; активистов и изоляционистов, политиков и культурологов, аграриев и ремесленников, исповедующих принципы натурального хозяйства и фритредеров 44.
X. Ноттенбом, экономист, участник альтернативного движения, в статье «Мысли об альтернативной политической экономии» дает следующую характеристику альтернативных проектов. Содержание труда, которым заняты их участники, охватывает ремесло, средства информации, искусство, медицину, психологию, работу с молодежью, социальные услуги. Методы труда включают стремление к самореализации, равно-
правию, сочетание умственного труда с физическим экологическую ориентацию, отсутствие разделения труда. Используется как ремесленная, даже доиндустриальная технология, так и труд с применением новейшей техники. Мотивация занятых в альтернативных проектах предполагает работу без шефа, социальную ангажированность, стремление сочетать конкретную утопию с принципом самоуправления на предприятиях. При этом актуализируются экологические, гуманистические, антикапиталистические, антибюрократические ценности, а на предприятиях устанавливаются отношения солидарности, непосредственности, дружбы.
Проблемы, конечно, остаются. Важнейшими среди них X. Ноттенбом считает враждебность к рациональной организации, отсутствие средств, завышенные ожидания, недостаточную квалификацию, боязнь разделения труда, господство активистов 45.
На наш взгляд, многообразие альтернативных проектов можно свести к четырем основным типам.
Во-первых, это производственные и ремесленныепредприятия, на которых испытываются новые формы совместного труда (без руководителя) и коллективной собственности (равное право распоряжения).
Во-вторых, жилищные сообщества и сельскохозяйственные коммуны, где проходят испытание новые формы совместной жизни. Эта сфера альтернативной активности, объединяемая лозунгом: «Иначе работать, иначе жить», тесно связана с предыдущей.
В-третьих, «гражданские инициативы» и группы, развивающие «альтернативные» формы социальной и образовательной практики (помощь инвалидам, старикам, алкоголикам и наркоманам, создание «альтернативных» школ и вузов), нехарактерные для государственной политики в социальной сфере и отличные от традиционных союзов общественной жизни.
В-четвертых, группы и отдельные «работники с общественностью», которые путем издания «альтернативных» газет, журналов, книг, создания и распространения фильмов, радиопередач и музыкальных произведений стремятся сохранить и расширить поток «альтернативной» информации, создать постоянно действующий общественный форум для «альтернативных» идей и практики и тем самым организовать «контробщественность», то есть общественное мнение, в той или иной степени свободное от влияния средств массовой комму-
никации и осознающее себя в качестве политической силы.
Данная характеристика альтернативных проектов, -объединяющая столь разнородные элементы, носит в
-значительной мере типологический характер 4в. В основе ее лежит определение этого движения как попытки создания реальной, практической альтернативы в той или иной общественной сфере. Общее для всех типов — большой интерес к различным вариантам нетрадиционного, ориентированного на удовлетворение основных человеческих потребностей стиля жизни.
Материалы конкретных исследований дают некоторое представление о соотношении различных областей деятельности «альтернативных»: например, в ФРГ около 70 % проектов существует в сфере услуг (прежде всего, социальная и образовательная деятельность), «политической» работой (в первую очередь, по созданию контробщественности) заняты около 18 %, остальные 12 % приходятся на производственный сектор (включая Сельскохозяйственные коммуны и частично жилищные сообщества). Эти цифры, как и большинство статистических данных, относящихся к альтернативным проектам, весьма приблизительны и получены преимущественно путем сопоставления данных из различных источников, ибо сами «альтернативные» весьма неохотно дают информацию о своей деятельности ".
Названные характеристики несколько затушевывают содержательную сторону типологического определения альтернативного движения. Так, например, сфера услуг — а это прежде всего социальная и образовательная деятельность «альтернативистов» частично фигурирует и во всех остальных областях их активности. Создание «контробщественности» как главная задача политической работы решается также и в процессе деятельности альтернативных проектов других видов.
При изучении столь сложного и противоречивого явления как альтернативное движение необходимо проводить строгое различие между стремлениями его участников и реально достигнутыми результатами. В этой связи полезно обратиться к рассмотрению практики «альтернативдст&в»- в различных сферах.
Для производственного сектора особенно характерны маленькие коллективы ремесленников, предприятия услуг и магазины. Их набор включает ремонтные, швейные и гончарные мастерские, альтернативные бюро
экскурсий, книжные издательства, био-магазины * и др.
На большинстве этих предприятий работают лица, не способные найти себе место на рынке труда или не желающие этого. Можно с уверенностью предположить, что с дальнейшим ростом безработицы в странах развитого капитализма будет увеличиваться доля бывших рабочих среди «альтернативистов», и количество «альтернативных проектов», объединяющих преимущественно представителей рабочего класса. Отметим, что последние уже сейчас в значительной степени опираются на традиции кооперативного движения, и в какой-то мере возрождают его на новой основе.
Исследователи альтернативного движения во Франции насчитали от 200 до 300 предприятий, руководимых рабочими. Столь внушительную цифру не в последнюю очередь объясняют политической, моральной и частично финансовой поддержкой французских профсоюзов, а также высокой степенью солидарности персонала обычных предприятий 48.
Если рабочие кооперативы рассматривать как «путь вперед» от частной буржуазной собственности, но налицо и массовая попытка «идти назад»— к ремесленничеству. Этот тип социального эксперимента описан Ш. Жеже на примере Франции, где зарегистрировано 8 млн предприятий с числом занятых от 1 до 10 человек. На их долю приходится 14 % самодеятельного населения Франции. Ш. Жеже отмечает, что Франция не составляет исключения: 1650 тыс. таких предприятий имеется в ФРГ, около 4 млн — в Италии 49.
Экономическая жизнеспособность ремесленных мастерских во многом объясняется тем, что в значительной мере производство в них организуется на условиях возмещения себестоимости, а также действием новых тенденций современного спроса: неудовлетворенностью потребителя продукцией массового производства. Капиталист не может конкурировать с ремесленником там, где цена продуктов и услуг отражает чистые издержки производства (стоимость сырья плюс заработная плата). Значительное распространение ремесленников в современной экономике подтверждает, мысль И. Иллича и Д. Горца, «открывших некапиталистиче-
Магазины, торгующие продовольственными товарами, при изготовлении которых не используются химикаты и другие добавки, вредные для здоровья.
ский способ производства рядом и внутри капитализма, причем такой, который является зародышем общественного будущего»50.
Жеже ставит вопрос о побудительных мотивах, которые вопреки сомнительным материальным выгодам и очень значительному риску, воодушевляет такое большое число людей на эксперимент ремесленничества. Эта готовность, справедливо отмечает он, не смогла бы стать столь массовой, если бы она не была санкционирована новой системой культурных доминант и социальных ожиданий. Стремление обрести ощущение смысла жизни и смысла деятельности оказывается важнее, чем экономические выгоды 51.
Несмотря на огромное количество производственных коллективов, альтернативному движению, естественно, не удалось создать собственную экономическую базу: альтернативную экономику, независимую от рыночной конъюнктуры. В производственных и ремесленно-торговых предприятиях вновь и вновь встает проблема, может ли более длительное время, затрачиваемое на изготовление изделий, быть компенсировано новыми производственными и личными отношениями внутри «альтернативного проекта». Как правило, «альтернативные» мастерские и предприятия используют простое в обращении, примитивное и дешевое оборудование (это практический вариант «мягкой» или «щадящей» технологии). Отсюда — более продолжительный рабочий день и низкая конкурентоспособность изделий, отсюда — непреодолимые для многих «альтернативных проектов» трудности, несмотря на увеличивающуюся помощь со стороны уже стабилизировавшихся экономически групп и центров, пытающихся координировать деятельность и взаимопомощь внутри альтернативного движения.
Исследователи альтернативного движения в своих работах особое внимание уделяют влиянию экономического кризиса начала 80-х годов, который поставил альтернативные предприятия в очень трудные условия, а многие просто разорил. В том же направлении действовали проводимые неоконсерваторами программы сокращения ассигнований на социальные нужды.
Финансовое положение альтернативной экономики можно проиллюстрировать на примере ФРГ и Западного Берлина. Лишь одна треть альтернативных предприятий может реально обеспечить существование своих
участников, 30 % вообще ничего не платят рабочим и служащим, остальные — нерегулярно и недостаточно. Даже там, где работают наиболее квалифицированные специалисты, заработная плата при 50—60-часовой рабочей неделе равна заработной плате наименее квалифицированных рабочих (900—1300 марок)52.
Однако возможность самим определить характер и время работы, ее ритм, приобрести широкую квалификацию и участвовать от начала до конца в процессе производства изделий, отношения дружбы и взаимопомощи в коллективе единомышленников вместо конкуренции и «самоэксплуатации» трудящихся на капиталистическом предприятии, обладают огромной притягательностью и компенсируют потери.
В целом альтернативные проекты в сфере экономической деятельности остаются все-таки полем социально-культурных, а не экономических экспериментов, ибо как экономические предприятия они, как правило, терпят фиаско. Если же они избегают краха, разорения и распада, перехода на благотворительные источники финансирования, то им неминуемо грозит крах «идейный»: с рельс «альтернативной» экономики предприятия переводятся на рельсы экономики капиталистической и становятся рентабельными. Если после этого их участники и сохраняют свой контркультурный постматериалистический «дух», то «букве» альтернативной экономики они уже не следуют.
Политические оценки альтернативной экономики очень различны. Одни называют ее «экономикой апартеида» иди «альтернативным самоуправлением бедностью»,— другие видят перспективу в развитии «двойной» экономики, при которой рынок, государство и альтернативная сфера будут взаимно дополнять друг друга, совершенствуя экономический механизм. На содействие эволюции альтернативных проектов именно в этом направлении обращены дотации со стороны господствующего класса.
Альтернативные жилищные сообщества и коммуны также имеют отчетливую специфику, определяемую стремлением реализовать в жизни и деятельности конкретной коммуны постматериальные ценности.
Жилищам маленьких буржуазных семейств, с характерными для них изолированностью, взаимной подозрительностью, контролем, засильем рутины, альтернативное движение противопоставляет идеи свободной,
интересной совместной жизни больших коллективов, основанных на началах дружбы и взаимопомощи. Идеи •эти, однако, еще очень далеки от осуществления по причинам объективного и субъективного характера (например, из-за слишком резкого неприятия «альтернативными» такого социального института, как семья).
Вместе с тем ряд «альтернативных проектов» в этой сфере ищет политические подходы к преобразованию действительности. В последнее время они ведут активную борьбу против капиталистической градостроительной политики, ухудшения «качества жизни» в городах, преобладания интересов частного транспорта над потребностями населения, закрепления пассивности и разобщенности людей современной урбанизацией 63, Еще одна сфера активности жилищных сообществ — поиск и сохранение памятников культуры от посягательств спекулянтов и градостроителей.
В ряду «альтернативных проектов» наибольшей текучестью состава и наименьшей продолжительностью существования выделяются сельскохозяйственные коммуны (в 1979 г. в ФРГ их число достигло 200)54. По форме их деятельности можно выделить две основные группы. Первую составляют те, кто ищет в подобном предприятии способ удовлетворяющего их существования в тесной связи с природой. Вторая группа пытается собственным примером убедить сельских жителей в необходимости вести хозяйство без применения губительных для окружающей среды веществ.
Обе группы, состоящие преимущественно из городских жителей, плохо представляют себе трудности сельской жизни и сельскохозяйственного труда. Многочисленные «альтернативные» сельскохозяйственные коммуны и дворы, возникающие там, где можно сравнительно дешево приобрести дом или поместье, зачастую быстро распадаются, не будучи способными преодолеть разного рода трудности как технико-экономические (в частности, обработку почвы, что в значительной степени связано с отказом от применения искусственных удобрений), так и социальные (изоляцию от местного населения): Лишь немногие из реализованных проектов могут похвастаться продолжительностью существования на селе, да и то при посредстве финансовой помощи со стороны.
Жилищным сообществам и сельскохозяйственным коммунам принадлежит важная роль в эмансипации
женщин, которые составляют пока меньшинство среди членов «альтернативных проектов». Как правило, они заняты домашним хозяйством или реализацией изделий. Но одна из важных целей «альтернативных»— превратить женщин в полноправных членов коллектива и общества с вытекающими отсюда правами и обязанностями. Наибольшие успехи по ее осуществлению достигнуты там, где домашний труд признан равным труду, приносящему доход, и где все члены производственного или жилищного объединения поочередно занимаются выполнением самых различных функций, в том числе и ведением домашнего хозяйства.
В жилищных сообществах и сельскохозяйственных коммунах по-прежнему остра проблема интеграции как отдельных групп, так и индивидуальных участников. Дополнительные трудности вытекают из методов хозяйствования, применяемых и пропагандируемых коммунами. Они могут привести, как считает философ-марксист Р. Штайгервальд, к тому, что на каждого жителя ФРГ, например, будет приходиться участок в 0,2 га земли, урожай с которого может обеспечить примерно такой уровень жизни, который имеет место в Пакистане, да и то не для всех 60 млн. жителей Западной Германии *.
Очевидно, что в столь неблагоприятных экономических условиях «добровольное опрощение» становится «осознанной необходимостью». Практикуя простой образ жизни, его адепты убеждены, что это «вознаграждающий способ существования», поскольку материальная простота дополняется эстетическим стилем и «освобождением Я»55.
Наиболее благополучно, несмотря на недостаток финансовых средств, обстоят дела в сфере социальной деятельности альтернативного движения (создание небольших —«очеловеченных»'— больниц, домов для престарелых и т. п.). Как считают некоторые авторы, без
Впрочем, усилия сельскохозяйственных «альтернативных проектов» не пропали даром. То, что химизация сельского хозяйства угрожает почве и не особенно ценится потребителями, поняли, наконец, и крестьяне. В последние годы целый ряд хозяйств отказался от применения средств защиты растений и искусственных удобрений, вернувшись к традиционным методам. И хотя урожаи несколько снизились, крестьянам нет нужды тревожиться о сбыте. Продукты с этикеткой «без применения химических веществ» пользуются у потребителей все большим спросом.
активности «альтернативистов» в этой области «социальное государство» в развитых капиталистических странах было бы частично недееспособно 5в.
В своей социальной деятельности «альтернативные» группы пытаются решить необъятную но масштабам и трудности задачу интеграции «отверженных» капиталистического общества. Наряду с практической помощью несомненен вклад «альтернативистов» в пробуждение политического самосознания пожилых людей, выразившегося, в частности, в образовании в ряде стран в 1980-е годы «партий пенсионеров» (в ФРГ — осенью 1982 г., в Норвегии — весной 1985 г.). Еще раньше — в 1980 г.— исследователи указывали на наличие в США сильного «движения пожилых» с радикальными требованиями, отмечая схожие — хотя и более слабые — тенденции в Австрии, ФРГ и Швейцарии 57.
В основе решения чрезвычайно важной для альтернативного движения задачи по организации «контробщественности» лежит попытка создания постоянно функционирующей системы, обеспечивающей, при расчлененности и многоплановости движения, необходимый минимум внутренней связи. В разряд «альтернативной» участники движения зачисляют ту информацию, которую не хотят или не могут передавать средства массовой коммуникации. При этом первостепенное внимание уделяется информированию общественности о деятельности самих «альтернативистов», их целях и идеалах. Главным достижением альтернативных средств массовой информации является система обратной связи, создание двустороннего потока информации (коммуникатор-реципиент), попытка заменить систему монолога системой диалога, направленная на расширение участия, использование средств массовой информации для решения социальных проблем, демократизацию процесса принятия решений на местном уровне.
В сфере «альтернативной» периодики, так же как и в экономических проектах, нередким явлением стало банкротство, а в случае преуспевания — превращение «альтернативных». газет в обычное капиталистическое предприятие с постоянным издателем, редактором и т. п.
В деятельности новых социальных движений существенную роль играет возникновение самодеятельных учебных и образовательных организаций, создание
собственных форм распространения знаний. Наиболее известен из таких учреждений экологический институт во Фрейбурге, который предоставляет альтернативным организациям научную информацию. Помощь новым социальным движениям оказывают и многие ученые, работающие в вузах. Организационной формой таких контактов являются «магазины знаний». Они существуют как самостоятельные консультационные пункты или как проекты при вузах 58.
Источники существования «альтернативных проектов» многообразны. Это — собственный труд участников альтернативного движения, произведенные ими товары и услуги, предлагаемые на рынке, потребляемые внутри коллектива или обмениваемые с коллегами из других «альтернативных проектов», пожертвования симпатизирующих и государственные субсидии.
На пути альтернативного движения стоят немалые трудности практического характера. Это — хроническая нехватка средств, низкая оплата участников «проектов», конкуренция на рынке, в том числе и между отдельными «проектами»; противоречие между условиями труда внутри группы и требованиями высокой производительности труда, падение спроса на небогатый «альтернативный» ассортимент ввиду общего спада покупательной активности населения.
Преодолевая эти трудности с предельным напряжением сил, альтернативные проекты достигли, однако, достаточно высокой степени распространенности, и на повестку дня встал вопрос о политической координации. Именно решение проблемы политической координации, формирования тесных и регулярных связей между альтернативными проектами, все более полного их подключения к единой стратегической линии как в национальном, так и в международном масштабе является решающим при ответе на вопрос, насколько серьезны претензии самоуправляющихся коллективов быть долгосрочным экономическим, политическим и культурным фактором развития капиталистического общества.
В целом в политическом отношении перед участниками «альтернативных проектов» стоят три важные проблемы: единство действий, основанное на разделяемой всеми системе ценностей, координация усилий внутри своего движения и союз с другими демократическими политическими силами и движениями.
Однако практика показывает, что попытки решения этих проблем пока не принесли желаемых результатов. Напротив, процесс политизации ведет к размежеванию новых социальных движений, а не к укреплению их единства.
Сложность осуществления координации вытекает из природы альтернативных проектов. Ей препятствует присущее «альтернативистам» стремление к автономии, ведущей зачастую к самоизоляции, иногда даже к самоутверждению за счет других «альтернативных» групп. В этом же направлении действует теоретическое обоснование необходимости децентрализации всякой, в том числе и политической деятельности.
Налицо также препятствия, чинимые государственной администрацией и предпринимателями на пути достижения политической координации альтернативного движения.
Альтернативное движение через создание альтернативных проектов ведет активный поиск новых жизненных форм. Но группы, действующие на коммунальных началах, остаются внутри капиталистической системы, и лишь воображают, что оказались вне ее границ. «Выпавшие» из большого общества в действительности живут за его счет и несут на себе неизгладимую печать иждивенчества. Само существование коммун с их кустарным производством возможно лишь благодаря капиталистической экономике, достаточно богатой, чтобы позволить такую непроизводительную деятельность, какой занимаются группы самопомощи.
Судьба коммунитарного проекта в значительной мере зависит от того, представляет ли коммунитарное сознание его участников догматический тип мышления, ориентированный целиком на заданность принципа как идеала, или эмпирический тип, абсорбирующий социальную реальность. При упорстве в отстаивании первого варианта принципы повисают в воздухе, и эксперимент становится обреченным. Во втором — существование общины, практикующей образ жизни в качестве самостоятельной ценности может быть очень стабильным. Такова знаменитая коммуна Паддан-Арам, созданная в Индии, «удивительная группа, успешно функционирующая в рамках господствующей экономической системы как обычное капиталистическое предприятие и в то же время образующая общину, отличную от окружающего общества»69.
Жизнь коммунитариев основана на пяти принципах, сформулированных главой общины Д. Райтом: 1. Что посеешь, то пожнешь.
2. Тепло солнца принадлежит всем, каждому по потребностям.
3. Следы на земле соответствуют размеру ноши; кому больше дано, с того больше спросится.
4. Кто не работает, тот не ест.
5. Все общее, ничего не называй своим. Двойственность отношений общины с внешним миром Д. Райт характеризует следующим образом: «Рождение этого мирного поселения произошло внутри безжалостного, жесткого капитализма. Вовне мы вынуждены ориентироваться на экономическую конкуренцию, подчиняться требованиям спроса и предложения. Внутри мы являемся неконкурирующими между собою членами коммуны. Мы не стремимся к тому, чтобы замкнуться и спастись (этого мы достигли), а к тому, чтобы посредством логики, разума и убеждения превратить мир в общество, в котором истина воплощается в действии»60.
Но далеко не во всех коммунах надолго воцаряется состояние взаимного доверия и умиротворенности. В коммунах, где не укоренились роли и традиции, как показали исследования французского социолога Б. Лакруа, все становится проблемой: «справедливое распределение обязанностей, определение коллективных приоритетов, выбор между краткосрочными устремлениями и долговременными интересами. К этому добавляется любовное соперничество, недовольство при распределении благ, взаимные подозрения в тунеядстве»61. Сами создатели коммун ожидают, прежде всего, активных, радостных, открытых, содержательных отношений друг с другом. Но именно стремление добиться такого стиля общения создает существенную для всех коллективов проблему «недостатка личной сферы обитания»62. Тот, кто ожидает полной свободы, сталкивается с реальностью полного растворения индивида в группе, принудительностью постоянного пребывания на виду у всех.
Опыт многих коммун уже показал, что жизнь в них и в самом деле очень напоминает монастырское бытие, требуя полного самоограничения при максимальной отдаче и детальной регламентации. Выявилось противоречие с основной ценностью альтернативной идеологии —
самореализацией индивида, ибо на деле там нередко происходит подчинение членов общины жесткой структуре норм взаимной зависимости, возникает неформальная иерархия, строго регламентированный труд и потребление. В результате свобода индивида сводится к минимуму.
Одной из самых заметных попыток создания модели альтернативного общества стало возникновение в начале 70-х годов в Копенгагене (Дания) «Свободного государства Христианин», (старое название Копенгагена) в результате захвата молодежью пустующих казарм и местности вокруг них. Главная гуманистическая цель «Христианин» состояла в обеспечении возможностей всестороннего развития каждого гражданина «альтернативного» государства на основе его высокой ответственности в добровольно выработанном сообществе единомышленников. Новое общество опиралось на собственную хозяйственную базу, на равноправный труд и справедливое распределение.
Однако организаторы этого проекта не учли в полной мере того обстоятельства, что альтернативное государство невозможно без альтернативных граждан. Массовый наплыв в не имевшую государственных границ «Христианин)» физически и психически больных, наркоманов, преступных элементов и просто посторонних движению лиц из Дании и из-за рубежа привел к размыванию ядра «христианитов», обострил внутренние противоречия и в конечном итоге погасил яркий факел задуманного в качестве образцового «альтернативного» общества.
Опыт «свободного государства Христиания» показателен не только как иллюстрация малой вероятности осуществления утопических по замыслу и форме альтернативных проектов. В деятельности сообщества христианитов с необычной силой проявились и положительные свойства утопии, состоящие в способности увлечь массы благородными социальными идеями.
* *
Открытость новых социальных движений, идущие в них дискуссии, их упорство в отстаивании своих главных целей, их несомненное «нестяжательство» ведут к расширению сферы социализации, интеграции социокультурного опыта различных альтернативных групп
и к появлению новых базисно-демократических форм политической культуры.
Важно учитывать также и то, что сегодня в сфере производственных отношений стиль жизни, потребление, семья и община не только занимают большее по времени место в жизни человека, но и значительно обособились от его трудовой деятельности, стали самостоятельными, психологически весомыми сферами выбора. Это увеличивает пространство для движений, которые занимаются общиной, проблемами выбора жизненного стиля и развития личности. Казалось бы, раз экономические интересы отступают на второй план, эти движения меньше детерминированы экономически, чем предшествовавшие движения протеста. На самом деле распространение альтернативных движений стало возможным именно в результате особенностей развития капиталистической экономики на современном этапе, обеспечившей, с одной стороны, достаточно высокий материальный уровень, а с другой — приведшей к ослаблению связей между производственной деятельностью и образом жизни. Таким образом экономическая обусловленность альтернативных движений проявляется в более сложной форме.
Усиление «новой бедности» в развитых капиталистических странах может сыграть роль нового стимулятора альтернативного движения. Залогом дальнейшего позитивного развития альтернативных проектов является также тот факт, что в последние годы группы «самопомощи» решительнее выступают за совместные действия с другими группами: безработных, организаций, пользующихся поддержкой церкви или профсоюзов, с профсоюзным движением.
Попытки создания «свободных островков» внутри капиталистической системы, призванных играть роль примера, и за счет количественного роста и укрепления взаимосвязей бросить даже вызов капитализму, имели место еще при жизни К. Маркса и были подвергнуты: резкой и обоснованной критике основоположниками марксизма. Однако, ныне антикапиталистический протест получает исторически иное значение.
«СТАРЫЕ» И «НОВЫЕ» СОЦИАЛЬНЫЕ ИДЕИ. ПУНКТЫ ПЕРЕСЕЧЕНИЯ С ГОСПОДСТВУЮЩИМИ ИДЕОЛОГИЧЕСКИМИ СИСТЕМАМИ
«Не должно удивлять то, что здесь одновременно выдвигаются требования либерализма без капитализма, социализма без бюрократизма, системы Советов без централизма и кейнсианства без экономического роста»
(Г. РЕНШ)
1. Идейное пространство
Господствующие идеологические системы XX века — либерализм, консерватизм, социализм — являются порождением предшествующего исторического этапа и в их первоначальной форме в значительной мере отражают ушедшие или уходящие черты буржуазного общества. События истекшего столетия и тенденции его развития вынудили эти идеологии к целому ряду метаморфоз. Это закономерный процесс. Странно другое, а именно: длительное отсутствие общественной потребности в кардинально новом представлении о путях общественного развития. Альтернативные идеи — одна из немногих попыток, предпринятых в XX в., переосмыслить характер и потенциал существующего общества и предложить новую парадигму развития.
Мы уже отмечали, что сами теоретики и участники новых социальных движений не употребляют по отношению к себе термин «идеология». Они не приемлют это понятие, видя в нем средство политического манипулирования, совокупность формул, воздействующих на глубинные, несистематизированные слои сознания широких масс. В общем им близки введенные К. Маннгеймом категории «частичной» и «тотальной идеологии», связанные соответственно с психологией интереса и «своеобразным характером всей структуры сознания»1.
Поэтому альтернативные концепции плохо укладываются в привычные рамки анализа по дихотомиям — «консерватизм — либерализм» — или даже — «правые — левые». Для них характерно совмещение консервативных, либеральных, социалистических элемен-
тов, умеренных и крайних решений 2. Сложные социальные процессы и проблемы, вызвавшие к жизни альтернативные движения*, не следует рассматривать также лишь в контексте борьбы «старого с новым» или как противопоставление демократии централизму 4.
В статье «Идеология новых социальных движений» член ЦК Компартии Австрии Э. Виммер очень точно расставил основные вехи на территории «альтернативной» идеологии. «Многообразие мировоззренческих позиций,— пишет он,— варьируется от идей, в которых заметно влияние марксизма, до новых разновидностей философии „зова крови и земли". От мечты о ,,природной, крестьянской жизни" до проповедей ,,свободного жилищного сообщества" в городе с самодельной утварью, хлебом собственной выпечки и овощами, выращенными без применения химии. От прославления созерцательной погруженности во внутренний мир до готовности к действию как жизненной позиции. От экспериментов в русле кооперативных традиций рабочего движения до концепции ,,подрыва" старого общества посредством создания сети ,,островков сопротивления", опорных пунктов ,,альтернативной жизни"»5.
Провозвестники альтернативных идей сознательно избегают их превращения в цельное логичное мировоззрение. Требование идеологической ясности, считает Э. Дамманн, всегда приводит к одному и тому же результату: организационная форма движения приобретает контуры пирамиды, теоретики становятся лидерами, конструируют идеологию и требуют полномочий на то, чтобы определить стратегию и тактику на базе этой идеологии. И так как очень немногие чувствуют себя достаточно компетентными для участия в идеологических дебатах, то активность снизу низводится до заучивания теории и подчинения указаниям сверху. Инакомыслящие отходят от движения. Утратив динамику «незавершенного», последнее сужается 6.
Новые социальные идеи, становление которых мы наблюдаем,— нечто иное. Их многозначность в определенной мере отражает гетерогенность социальной базы альтернативного движения. Отвергая принцип мани-
Не случайно Ф. И. Штраус клеймил «зеленых» справа как «советского троянского коня», а некоторые социал-демократы называли их фашистами. Но «вчерашние хиппи, дети-цветы и политические активисты, заслужившие столь противоречивые прозвища, называют себя просто зелеными»3.
аулирования сознанием, теоретики альтернативистов последовательно распространяют принцип свободы на духовную сферу человека, не побуждая его принять завершенную «систему». Предполагается некий консенсус относительно ценностей, но не более.
Эклектика неизбежно влечет за собой внутреннюю противоречивость. Отсюда — сложность анализа альтернативного мировоззрения. Его довольно легко изложить, но трудно разместить на какой-то идеологической плоскости. Используя традиционные оценочные критерии, можно сказать, что альтернативная идеология располагается в многомерном пространстве со следующей системой координат: — консерватизм — либерализм — социализм; — правые — левые; — старые — новые; — умеренные — радикалы; — технократы — экологисты.
Большинство приведенных дихотомий позволяет сравнительно легко выбрать характеризующее альтернативистов определение. Безусловно, они — «новые», и, конечно, они — экологисты. В целом, они — «левые», и, в основном, они — радикалы. Названные «слагаемые» в сумме дают достаточно сложный идеологический феномен. Но главная трудность анализа состоит все-таки в том, что альтернативное мировоззрение существует среди устойчивых, давно сформировавшихся идеологических систем п, будучи «открытым», активно взаимодействует с ними. Речь идет, прежде всего, о консерватизме, либерализме и социализме, преимущественно в марксистских и неомарксистских вариантах. Восход и упрочение этих идеологий были связаны со становлением буржуазного общества, определением социальных позиций и самоопределением классов, секуляризацией, культурной революцией. Их форма и механизм воздействия на сознание во многом задавались выходом на историческую сцену «массовидного человека» (термин Ортеги-и-Гассета), совершившего «опасный прыжок из необразованности в полузнание»7.
В силу ориентации на социальную психологию «массовидного человека» все три идеологии в глазах своих приверженцев несут исчерпывающее объяснение прошлого, постижение настоящего и уверенное продуцирование будущего, «опыту нечего добавить к этому
неотвратимому ходу логической дедукции... Движение истории и логический процесс мыслятся соответствующими друг другу»8.
Консерватизм, либерализм и социализм (со всеми их исторически сменявшимися, сосуществовавшими и соперничающими вариантами)— это мировоззрения, дающие разные исторические перспективы и понимание социальных процессов. Это рамки, которые заданы теориям, объясняющим мир, и одновременно линзы, сквозь которые люди этот мир видят. У них разный словарь, методология, подходы, даже эпистемология. и поэтому взаимосвязь между ними всегда проблематична.
В основе консервативной идеологии лежит антиэгалитаризм, признание незыблемости права и убеждение, что для эффективного функционирования общества правительство должно обеспечить порядок. Консервативное мышление конкретно и направлено на сохранение существующих структур 9, оно не признает радикальных способов решения социальных проблем. Консерватор предпочитает знакомое — неизвестному, испытанное — неведомому, факт — тайне, действительное— возможному, ограниченное — безграничному, близкое — далекому, достаточное — излишнему, удобное — совершенному, сегодняшнее благо — утопическому блаженству.
Либерализм, который К. Маркс определил как «политический идеализм повседневной практики буржуазного общества»10, был и остается идеологическим ядром капиталистической системы, матрицей, которую можно обнаружить в любом мировоззрении. Он воплощен в экономической и политической структуре большинства развитых капиталистических стран, в принципах правового государства, социальной открытости, равенства возможностей. Либеральный взгляд на природу человека включает гедонизм, рационализм (осознанный выбор) и атомизм (сепаратность человеческого существования).
Идеальное содержание понятия либерализм достаточно определенно. Оно означает способ управления обществом и принципы социальных отношений, «построенные на признании политических и экономических прав индивида: права искать работу и оставлять ее, покупать и продавать товары (включая труд), зарабатывать и тратить деньги; избирать себе правительства и
менять их; организовываться в различные ассоциации, включая политические партии; выражать устно и письменно свои мнения, вкусы и взгляды,— но все это в пределах, ограниченных действием законов, понимаемых как обобщение естественных потребностей нормальных, цивилизованных людей. Таким образом, политический либерализм предполагает, по крайней мере, две мировоззренческие предпосылки: представление о первичности и естественности индивидуальных потребностей и понятие нормы»11.
Неопределенность границы между либерализмом и консерватизмом, особенно ощутимая сегодня, связана с двусмысленностью понятия индивидуализм. Его относили и относят к двум совершенно разным вещам: к развитию и самовыражению личности и к социоэкономической доктрине самостоятельности индивида в атомистическом социуме.
Социалистическое представление о мире определяется приверженностью интересам «угнетенных всей Земли» и убежденностью, что эксплуатация человека не может быть уничтожена в рамках капиталистического общества. Социалистическая концепция концентрируется на политэкономии, полагая, что в основе всех видов неравенства лежит экономическое неравенство. Направляющая общественного развития видится социалистам как вектор, ведущий из царства абсолютной несвободы через царство необходимости (как относительной свободы — несвободы) к царству истинной свободы. При этом представления о соотношении индивида и коллектива, личности и общества, личности и государства неоднозначны, но абстрактный тезис Маркса состоял в том, что перспективы развития свободы следует связывать не только, и даже не столько с разного рода количественными изменениями (расширением зон свободы, увеличением числа свободных индивидов и общностей), сколько с изменениями в самом качестве свободы. Истинно свободный субъект, согласно марксистской максиме, должен иметь возможность не просто проявлять, выражать, осуществлять свое «Я», но и всесторонне развивать его. Необходимым условием достижения этого идеала является качественное изменение самого социума.
Ключевым для размежевания консерватизма, либерализма и социализма является понятие революции. Либералы генетически связаны с революцией, но верят
в эволюцию существующей системы. Консерваторы выступают за стабильность.
Либералы исходят из примата человека над обществом, социалисты и консерваторы из примата общества над человеком. Представители современного либерализма и консерваторы считают движущей силой социального развития группы интересов, социалисты — классы.
С точки зрения идеологической композиции, в альтернативной идеологии пересеклись, но не совпали линии развития разнородных социально-политических и идейных течений 12.
В этом смысле показательны все альтернативные модели, но особенно работы И. Иллича, в которых исследование теории и практики капиталистического общества опирается одновременно на выводы К. Маркса, Дж. Кейнса, Г. Лукача, Дж. Робинсон, К. Гэлбрейта. Не принимая марксовы прогнозы и в целом не соглашаясь с результатами его анализа противоречий капитализма, конструкторы альтернативных моделей тем не менее широко используют аргументы, содержащиеся в «Капитале» и других работах К. Маркса. Впрочем, как признался один из теоретиков и лидеров альтернативного движения в ФРГ Р. Баро, марксистская теория рассматривается не как целостная система, а как карьер, из которого извлекают пригодный строительный материал. Подобным образом «после падения Римской империи простолюдины использовали обломки разрушенных дворцов, чтобы возводить свои дома и церкви»13.
Поэтому теоретики альтернативного движения уверены, что поднялись над различиями между левыми и правыми. Эклектичность программных установок привлекает к «альтернативному делу» и левые, антикапиталистические силы, и аполитичный многочисленный центр и эколибертарианцев, занимающих правый фланг.
Альтернативное движение, развиваясь в русле анархо-социалистической традиции, одновременно существует и на фоне, и перекликаясь в чем-то с консерватизмом. Их объединяет не только романтическая тональность, поиски идеала в дымке отдаленного прошлого. Существеннее то, что в обоих направлениях господствует моральная ориентация, попытки противопоставить идеям классовой борьбы традиционные ценности
такие как: родина, семья, община, «здоровый образ жизни», «образ целостного человека», стремящегося к природе.
Двойственность альтернативной идеологии состоит в том, что исходящая от нее социальная критика буржуазной демократии, научного мировоззрения, разрушения нравственных норм легко используется новыми правыми.
«Неприязнь к городу,— пишет X. Глязер,— может привести к презрению ко всему городскому. Выход из общества может способствовать эгалитарному комплексу неполноценности, полному отрицанию социального прогресса, достигнутого индустриальным обществом. Простая жизнь способствует образованию иерархических патриархальных структур... На границе движения «зеленых» страх перед радиацией сливается с раздражением, вызываемым нашествием иностранцев, стремление к сохранению чистоты природы сочетается со-стремлением к сохранению чистоты немецкого народа. Разве в протесте против химии и атома не воскресает старый параноидальный страх фашизоидного типа перед загрязнением и заражением ядом, грязью, микробами и насекомыми? Не стоит ли за этим безумный страх перед засильем иностранцев и неприязнь к науке вообще? В среде рационально обоснованного протеста против атома кроется старая немецкая враждебность ко всему искусственному, ненастоящему, рафинированному, изощренному; традиционная немецкая неприязнь по отношению к романскому искусству мистификации, к романскому холодному интеллекту, к шутке и элегантности... к индивидуальной свободе от социального контроля со стороны семьи или сельской общины»14.
Консерваторы пытаются укорениться в альтернативном движении, используя его идейную всеядность. Не следует упускать из виду, а это нередко случается, что радикальный ответ нового среднего класса на противоречия капитализма в ряде аспектов носит консервативный, традиционалистский, архаичный и даже реакционный .характер. Где же пролегает консервативная граница альтернативного мировоззрения? Альтернативные проекты движимы не только идеей эмансипации от капитала, но и узкими интересами групп, статус которых оказался под угрозой стремительной промышленной модернизации и прогрессирующей эро-
зии господствующей системы традиций и ценностей.
Акцентируя этот аспект альтернативного мировоззрения, американский исследователь левого направления пишет: «Озабоченность социальной и экологической катастрофой в действительности является выражением упадка буржуазного общества, которое рассматривает собственный коллапс как конец мира и хочет сохранить прошлое, а не приветствовать грядущие социальные перемены. Будущее буржуазного инвайронментализма — на самом деле возвращение в прошлое, потому что определяется стремлением избавиться от созданного им же: от индустриализации»15.
Соглашаясь с сущностной характеристикой, данной Э. Энсенбергером альтернативному движению, которое он неправомерно сужает до буржуазного инвайронментализма (но в данном вопросе это неважно), мы считаем необходимым уравновесить его суждение следующим разъяснением. Если обратиться к субъективным намерениям альтернативистов, а не к той реальности, которая может возникнуть на основе этих намерений, то консерватизм в альтернативных концепциях не содержит призыва вернуться к прошлому. Теоретики альтернативного движения лишь настаивают на том, что будущее надо строить с учетом общечеловеческих ценностей, взятых из прошлого, критикуют плоский, «одномерный» взгляд на прогресс, сводящий его к количественному росту. Но лозунг, если бы они решили его использовать, все-таки звучал бы не «назад к природе», а «вперед к природе». «Зеленые хотят вернуться в идеализированное прошлое? Это не так. Они хотят выбраться из ловушки, но в прошлое не хотят. Нет ничего особенно славного в до-индустриальной истории» 16.
Таким образом, присутствие консервативных идей в теоретических программах и стратегических установках альтернативного движения можно разглядеть по меньшей мере в двух ракурсах. В одном просматривается внешний рисунок отношений между консервативной и собственно альтернативной идеологией. Он показывает, что определенный «консервативный фонд», так же как и ориентация на небольшие цели, может сделать отдельные альтернативные группировки легкой добычей правых демагогов. В другом ракурсе различимы более сложные, внутренние, связи, позволяющие заключить, что ключевая для «консервативности»
идея «сохранения», является органической частью радикальной «альтернативности».
Однако, как представляется, консервативные установки, присутствуя в идейном багаже альтернативного движения, не доминируют в нем. Хотя отсутствие программной конкретизации провозглашаемых альтернативных ценностей делает их достаточно абстрактными и политически неоднозначными, явное преобладание демократических идей обеспечивает широкий приток левых сил в альтернативные организации.
В исследовании С. Г. Айвазовой вскрыта либерально-либертарная база альтернативного мировоззрения: либеральные взгляды на пути общественного преобразования, предполагающие постепенную трансформацию государственных структур путем развития гражданского общества; либеральные тактические рецепты, включающие ограничение функций государства всевозможными гражданскими инициативами, отделение гражданского общества от политического, обеспечение всемерной свободы индивида 17. На основе проведенного анализа она считает возможным классифицировать идеологию новых социальных движений как либерально-либертарную, с чем, вероятно, можно согласиться лишь отчасти.
В альтернативные модели инкорпорированы принципы, которые жестко разводят их не только с консервативной идеологией, но и с традиционной «буржуазностью» вообще. Это — базисная демократия, противопоставленная парламентаризму, ориентация на создание новой, высшей формы коллективности и (что очень важно) отказ рассматривать рынок как альтернативу государственному механизму социально-экономического регулирования.
Непросто определить и пункты пересечения альтернативных идей с социализмом. Последний отличается от консерватизма и либерализма степенью приверженности к революционному методу решения социальных проблем, ориентацией на действия за пределами капиталистической системы и ее ликвидацию. Поэтому социалистические теории на всех этапах содержали в себе зародыши новых институтов, отношений и ценностей.
В глазах авторов альтернативных концепций консерваторы, либералы и социалисты разделяют единую «индустриальную» идеологию, выступая за государство благосостояния, государственное регулирование,
технологический прогресс, экономический рост и руководствуясь презумпцией, предполагающей, что увеличение общественного богатства дает ресурсы для решения задачи социальной справедливости.
От предшествующей социалистической традиции альтернативных резко отличает отношение к развитию науки, техники, а главное — способу решения экономических проблем. Приписав марксизму как социальный идеал вульгарно-экономическую концепцию прогресса, «которая пытается удовлетворить все потребности людей, постоянно наращивая производство и потребление», альтернативные модели решительно с ним размежевываются.
Альтернативные концепции отвергают радикальную стратегию революционных преобразований и традиционные для левых социалистических движений политические институты — партии, профсоюзы, государство.
Близость с социализмом в его марксистском варианте альтернативные идеи обнаруживают в следующих пунктах: определение цели исторического развития (прогресса) как всестороннего развития личности. (Но этот идеал есть и в религии, и в либерализме, и в анархизме, и в консервативном индивидуализме. Если рассматривать его риторическую форму, то в нем нет ничего специфически марксистского); акцент на перераспределении собственности, в том числе земли и средств производства, без чего невозможно создать проектируемое «новое общество»; представление о механизме реальной власти в капиталистическом обществе, обеспечивающем гегемонию буржуазии, из которого, правда, рождается идея «децентрализованного социализма».
Идейные разногласия альтернативистов и «старых левых» остаются непреодоленными, но конкретные акции (участие в гражданских инициативах, антивоенная деятельность) демонстрирует возможность обретения общей тактической платформы. Специалисты по альтернативному движению считают, что при определенных условиях возможно формирование нового политического союза традиционных «левых сил» и «постматериалистов». Это, по их мнению, в решающей мере зависит от того, удастся ли антимодернистскому протесту интегрировать в собственную идеологическую
перспективу цели и традиции сопротивления, присущие рабочему движению и продемонстрировать адекватное — экосоциалистическое решение проблем социальной справедливости.
Сложности, возникающие при определении места новых массовых социальных движений в традиционной системе идейно-политических координат: «социалисты»— «либералы» — «консерваторы», связаны не только с особым, «беспартийным» лицом новых социальных движений. Они также объясняются их приоритетом в постановке важнейших проблем современной цивилизации: выживания, природы, человека. «Старые» идеологии, конечно, обладают колоссальным философским багажом в этой области, но они с опозданием осознали политическое значение этих проблем и не сразу выразили отношение к ним на уровне программ.
Независимо от идейной аморфности самих альтернативных концепций, сегодня и либерализм, и консерватизм, и социализм для разных людей обозначают очень разные понятия. Идейное пространство перемагнитилось под воздействием глубоких структурных изменений, идущих в мире, причем изменений, происходящих вокруг обоих идеологических полюсов, соответствующих делению мира надвое. Современные ипостаси одного полюса — неолиберализм и неоконсерватизм — почти неразличимы в теории, а марксизм переживает период не то адаптации, не то радикального переосмысления на почве разрыва со своей осуществленной моделью. Мы не спешили бы согласиться с популярной «разгадкой», состоящей в том, что нервом современной идейно-политической конфронтации является не деление на «правых» и «левых», а поляризация индустриалистов и пост-индустрналистов. Такое деление предполагает органическое существование новых социальных идей лишь в постиндустриальном обществе и заставляет задуматься о правомерности их экспансии в те общества, которые в силу целостности и взаимозависимости современного мира лишены собственной внутренней целостности. Их экономические контуры заключают в себе, с одной стороны, еще необходимый им механизм первоначального накопления, с другой — заимствованные, но тоже необходимые, элементы пост-индустриального производства. Одной ногой они стоят в XXI веке, но другой — в первой поло-
вине ХХ-го. Вторая половина нашего столетия технологически ими как бы не прожита, не состоялась, и они уже лишены преимуществ линейного развития в историческом времени.
Однако дело не только в привычных оценочных клише. Политические лагери не исчезают, они меняются. И в период структурной ломки эти изменения, связанные еще и с политической перестройкой, особенно разительны. В 1930 гг. либералы поняли: чтобы быть действенными, нужно стать радикалами 18. Но некий идеологический код либерализма, несмотря на все новации, сохранился, и либерализм не стал радикализмом, хотя бывший губернатор Нью-Йорка Г. Дьюи заметил по этому поводу, что «за двести лет превращение этого слова, как утверждал бы алхимик, стало одним из чудес нашего времени»19.
Незадолго до своей кончины Ф. И. Штраус говорил, что быть консервативным — означает «маршировать во главе прогресса»20. Ну что же. Ответ консерватизма на вызов времени был принят большинством общественности во многих развитых капиталистических странах. Тем не менее консерватизм никто не спутал с прогрессизмом — ни его сторонники, ни его противники.
Хотя альтернативное движение объективно усугубило проблему политических оценок, шкала «правые — левые» довлеет над мышлением специалистов. Они все же склоняются к тому, что активное ядро движения относится почти исключительно к «левым», которые «обнаружили способность выступать в качестве катализатора, мобилизуя практически весь левый потенциал»21.
Некоторую упорядоченность в вопрос о координатах альтернативных движений вносит анализ, сделанный И. Хубером, который заметил, что лагери сохраняются, но каждый из них — левые, центр, правые — распадаются на техно- и эко- фракции 22.
О месте новых социальных идей в идейном пространстве можно спорить бесконечно. Бесспорным представляется, однако, что альтернативные движения в своих платформах объединяют и консервативные, и либеральные, и социалистические тенденции в условиях, когда некогда мощные импульсы соответствующих мировоззрений значительно ослабли.
В то же время новые социальные движения — это радикальное явление, и их политическая концепция обладает всеми признаками радикализма (исключение составляет важный вопрос о насилии как о средстве достижения цели). Поэтому если либерал или консерватор, критикуя систему, остается в ее рамках, то авторы альтернативных проектов, будучи радикалами, выходят за эти пределы. Их ориентирами служит система ценностей, оппозиционная по отношению к «культурной гегемонии буржуазии». Создание искомого будущего планируется не методом реформации, а путем «выхода», чему в философии примерно соответствует термин «снятие», т. е. преодоление по причине изжития. Дилемма: разрыв или разрушение — некорректна по отношению к альтернативному мировоззрению. Оно предполагает разрыв через вытеснение.
2. «Старые левые», «новые левые» и альтернативные идеи
«Мы против коммунистического .идеала централизованного государства, классовой борьбы, наемной рабочей силы, иерархических профсоюзов и материализма»23— так сформулировали английские экологисты свое отношение к марксизму. В этой формуле, действительно, схвачены те направления, по которым противопоставляются «два социализма» — тот, который возник в истории, и тот, который, говоря словами Г. Маркузе, «еще не существует»24.
Расхождений вполне достаточно, чтобы участники альтернативного движения считали, что они возникли не как продолжение или дополнение левой оппозиции, а «в процессе дистанцирования от социалистической
традиции»25.
После второй мировой войны на мировой арене действовали несколько типов левых движений: коммунистическое, социал-демократическое, левохристианское и национально-освободительное. Период с 1945 по 1968 гг. для всех них был периодом важных политических достижений. В целом ряде стран после второй мировой войны компартии пришли к власти. Во многих буржуазных государствах социал-демократы периодически начали получать мандат на управление государством. Партии, возглавлявшие национальноосвободительные движения, оказались во главе боль-
шинства освободившихся колоний. Теоретическое решение вопроса о необходимости завоевания политической власти материализовалось на громадном географическом пространстве.
Сегодня в мире существует шесть разновидностей социальных движений, которые, конечно, с большими допусками, можно отнести к «левым», антикапиталистическим движениям. Это — «старые левые» движения в форме тред-юнионов и фракций традиционных левых рабочих и социал-демократических партий, левые христиане, а также коммунистические партии развитых капиталистических стран; новые социальные движения, которые находятся в стадии социальной мобилизации; коммунистические партии в социалистических странах; неформальные организации в социалистических странах, находящиеся в самом начале процесса социальной мобилизации; партии традиционного национально-освободительного движения, пребывающие у власти или, наоборот, ведущие борьбу за власть. В странах с незавершенными политическими революциями такие движения также находятся в стадии социальной мобилизации; новые социальные движения в третьем мире, отвергающие «универсалистские», темы «старых» национально-освободительных партий (как навязанные Западом) и предлагающие «органические», национальные формы развития, часто в религиозной оболочке.
Таким образом, выход на политическую арену «новых» социальных движений в условиях сохранения и даже доминирования «старых» антикапиталистических сил — явление, типичное для Запада и Востока, Севера и Юга.
Названные типы антикапиталистических движений антисистемны в разной степени, но все они содержат потенциал, накопленный «старыми левыми». Это их генетический код. Конечно, идет и процесс взаимопроникновения ценностей и идей. Более явно он прослеживается между «новыми» движениями в трех зонах развития, но его признаки налицо и-у старых, и между «старыми» и «новыми».
Острая враждебность разных типов антисистемных движений, характерная для предшествующих десятилетий, сменилась гораздо большей терпимостью. Во-
прос, который разделяет «старых» и «новых» — вопрос о государственной власти как о средстве и цели движения и об организационной структуре общества. Он уже служил водоразделом социалистической мысли в 1850— 1890-е гг.
В отличие от революционной концепции «новых левых» 1960-х гг., а также от классической марксистской революционной стратегии, новые социальные движения отвергают насилие как средство осуществления революции, партию как организационную форму политического протеста и выражения политических интересов, а идеологию как форму политического целеполагания. Другое расхождение между «старыми» левыми и альтернативными существует по вопросу об экономическом росте как о цели развития. Новые социальные движения объявляют «буржуазным предрассудком» положение марксизма об исторической прогрессивности капитализма, его созидательной роли в развитии производительных сил.
Проблема экологии, хотя и существует повсеместно, также разделяет антикапиталистические движения между зонами экономического развития и внутри каждой зоны. Экосоциализм, в отличие от марксистского социализма, который ориентирован на общество, стремящееся к изобилию, строится на принципах ограниченного потребления и расходования материальных ресурсов.
В сфере философии альтернативисты не приемлют материалистическую трактовку человека, исторического процесса, природы. Марксизм обвиняется в гомоцентризме, т. е. в стремлении поставить человека над природой. Отрицается присущее марксизму монистическое понимание истории. Марксизм, понимаемый как «экономизм», противопоставляется исторической концепции М. Вебера, которая равноправно трактует духовные, ценностные и материальные детерминанты исторического процесса.
Появление на общественной сцене новых социальных движений оживило и давние дебаты, которые идут в левом крыле по вопросу о соотношении и взаимообусловленности или взаимоисключаемости трех компонентов, объединенных в лозунге «свобода, равенство, братство». Свобода преимущественно относится к ведению политики, равенство — к области экономики, братство — к социокультурной сфере. В разведении
этих понятий по зонам, может быть, и заложена невозможность их примирить, а главное — воплотить. Ведь для каждого политического движения сочетание «свобода — равенство» превращалось в антиномию, а не в единую концепцию. Предполагалось, что можно быть свободным в неравенстве. Или довольствоваться равенством при отсутствии свободы.
Идеалам новых социальных движений гораздо ближе, как пишет Э. Дамманн, представление о свободе, содержащееся в анархизме, для которого характерно антиавторитарное отношение к собственному учению («доктрины порабощают личность»)26. Альтернативные концепции «изменений снизу», «противодействия» и «незавершенности альтернативы» совпадают во многом с анархистскими идеями всеобщей человеческой любви, совместной ответственности, ликвидации идеологической монополии, «философии действия», децентрализации. Анализируя новые социальные движения, многие исследователи приходят к выводу, что это своеобразный ренессанс анархистской тенденции в «левом» движении, и объясняют его «исторической неизбежностью» децентрализованного социализма в конце XX столетия 27.
«Этот исконный, либертарный, антиавторитарный и синдикалистский элемент в зелено-альтернативном движении,— пишет П. Эртцен, видный деятель левого крыла СДПГ,— означает восстановление одного из совершенно незаменимых для социализма идейно-программных и практико-организационных элементов. Социализм через бюрократию не может быть социализмом. Это contradictio in se. Одновременно это есть воссоздание традиции I Интернационала — освобождение рабочего класса может быть делом только самих рабочих. Рабочий класс не может быть освобожден ни партией, ни профсоюзами, ни государством, если он сам не готов использовать эти инструменты в ходе своего освобождения и контролировать их — при переходе от одного периода к другому — не меньше, а все больше»28.
Дело, однако, даже не в критике или защите «старого левого» движения. Оно — дитя своего времени, а год его рождения, как никак,— 1848. С полуторавековой историей за плечами «старое левое» движение и не могло быть иным. Возникнув в период индустриализации, оно выражало основной социальный конф-
ликт своего времени: конфликт менаду буржуазией и промышленным пролетариатом. Становление индустриального капитализма значительно модифицировало этот конфликт, причем в большей мере его форму, а не суть. Монополии и мощные профсоюзы, буржуазные и рабочие партии, со все более размывающейся социальной базой, государство, безостановочно наращивающее свои социальные функции — все эти факторы институционализировади конфликт, вписали его в политический механизм. Сейчас капитализм вступил в новую стадию, и соответственно изменяется облик самих социальных классов. Какое противостояние станет центральным в этом конфликте? Какие социальные слои станут действенной антисистемной силой? И, наконец, какова цель, каков социальный идеал антисистемных движений? Марксистские доктрины среди участников альтернативных движений больше не считаются вариантом решения. Они стали «частью проблемы);?; Несмотря на предельную (или скорее беспредельную) эклектичность альтернативных теорий, все же представляется возможным выделить основные идейные источники, на базе которых строятся модели общественного развития. Это — идеология «новых левых», наследие утопической мысли (прежде всего утопического социализма) и политическая концепция эко-
логизма.
Начальная точка отсчета для анализа альтернативных моделей — сочинения теоретиков Франкфуртской школы, которые обеспечили своей аргументацией всю развивающуюся леворадикальную, а затем альтернативную идеологию США и Западной Европы. Может быть, главное отличие от теоретиков Франкфуртской школы (при безграничном эпигонстве, причем на весьма посредственном теоретическом уровне) состоит в том, что в альтернативных моделях возрождается надежда, проступает эскиз будущего, которое, в их понимании, выглядит светлым. Для франкфуртцев же характерна была крайне пессимистическая интонация. Напомним последнюю фразу хрестоматийной книги Маркузе «Одномерный человек». «Мы можем надеяться только потому, что есть люди, которые потеряли всякую надежду». А предшествовало ей признание: «Критическая теория не может связать настоящее и будущее. Она не обладает для этого соответствующими
понятиями. Она не дает никаких обещаний и не предсказывает грядущих успехов. По своей ориентации и по своему содержанию она остается негативной. Она рассчитывает быть верной тем, кто безо всякой надежды посвящал и посвящает свою жизнь Великому Отказу»29.
Близость социально-политических концепций «новых левых» и «альтернативистов» отмечают все исследователи. Общность и прямая преемственность ценностных ориентации также вне сомнений. Видимо, для научной мысли Запада идеи «новых левых» еще настолько «в настоящем», что мы не встречали специального подробного исследования — сопоставления принципиальных положений этих двух концепций. Больше пишут о различиях, которые тоже, впрочем, достаточно ясны.
Но поскольку в сознании нашего читателя мировоззрение «новых левых» не отпечаталось столь отчетливо, и движение это исторически уже в прошлом, мы напомним основные принципы политической концепции «новых левых». Их близость, если не сказать совпадение, с альтернативными проектами столь очевидна, что не нуждается в комментарии.
События 1968 года давно канули в историю. Однако они относятся к ряду событий, формирующих новое качество мировой системы, к событиям-водоразделу. Они отчетливо и надолго изменили культурно-политическую реальность, содержание государственной политики, ситуацию внутри антисистемных движений и леворадикальный менталитет.
Движением «новых левых» руководили в основном молодые люди. Они выросли в мире, где «старые» антисистемные движения находились не в ранней стадии мобилизации, а уже достигли политической власти. Поэтому судить о них можно было не только по их обещаниям, но и по их практике.
Идеологи «нового левого» движения выдвинули радикальные идеи трансформации общественно-политической системы. Посмотрим, прежде всего, как оценивалась совокупность этих идей, с точки зрения их целостности, законченности и общезначимости для участников «нового левого» движения. «То, что можно назвать идеологией ,, новой левой",—писал Дж. Проктор в 1965 г.— не поддается легкой оценке из-за того, что она чрезвычайно изменчива и никогда не является
приемлемой для всего движения в целом. Дело усложняется еще и тем, что многие участники движения утверждают, будто они не связаны ни с какой идеологией и начинают с пустого места. Такая позиция сама по себе может быть признана частью политического миросозерцания «новой левой»30. Очевидно, что «новые левые» стали первым мощным социальным движением буржуазного общества, которое декларировало сознательный отказ от идеологии, усмотрев в ней не средство раскрепощения, а, наоборот, средство подавления, манипулирования. «Новые социальные движения» лишь продолжают эту традицию.
Современники так же затруднялись с четким определением «нового левого» движения, как и сегодня альтернативного, потому что между программными и идеологическими заявлениями многочисленных организаций — было мало сходства. «Новое левое» движение также развивалось от «частного к общему». Студенты t960-x гг. выступили не во имя альтернативного политического строя, а первоначально по чисто гуманистическим, либеральным мотивам. Процесс радикализации, переход от моральной озабоченности состоянием общества к анализу политических структур, был достаточно медленным и постепенным. Сейчас часто забывают о том, что у истоков «нового левого» движения было стремление избавиться от ядерной опасности. А ведь движение начиналось с марша мира в Сан-Франциско в 1960 г., с петиций, отправленных Дж. Кеннеди и Н. С. Хрущеву.
Анализ общественной ситуации, который сначала концентрировался на изолированных вопросах гражданских прав, мира и бедности, постепенно привел участников «новой левой» к пониманию того, что отдельные стороны общественной жизни необходимо рассматривать в контексте системы, чьи части взаимозависимы и взаимосвязаны. Осмысливая «тотальную» природу «технократической системы корпоративного либерализма», «новые левые» из реформаторов трансформировались в радикалов. Требования конкретных решений одредеяегнных социальных, культурных, политических проблем уступили место революционной концепции организации общества и борьбе за перераспределение власти на всех уровнях.
Главным для «новых левых» было восстановление идеалов и ценностей свободы личности. Не случайно
Порт-Гуронская декларация 1962 г., ставшая манифестом не только организации «Студенты — за демократическое общество», но и всего «бунтующего поколения» 1960-х гг., начиналась главой, посвященной ценностям: «Наши собственные социальные ценности включают концепции человека, отношений между людьми и социальными системами. Мы рассматриваем человека как изначальную ценность, полную нереализованных способностей к разуму, свободе и любви... Мы против деперсонализации, которая низводит человека до статуса вещи... Мы против доктрины о некомпетентности индивида, потому что она исходит из опыта сегодняшнего дня, когда человека ,,компетентно" ввергли в ,,некомпетентность"... Люди обладают нереализованным потенциалом для саморазвития, самоуправления, самопостижения и творчества. Именно на этот потенциал мы уповаем и считаем его определяющим началом в человеке»31.
И. Хау, один из последовательных критиков «новых левых» слева, полагал, что наиболее уязвимой чертой «нового радикализма» являлось питающее его «моральное чувство» и индивидуализм, вследствие чего «бунт часто принимает форму поиска способа личного отмежевания от общества, а не стратегии политического действия»32. На наш взгляд, однако, эти две черты — моральная страсть и индивидуализм — может быть, были источником силы «новых левых», а не слабости, как думал И. Хау.
Действительно, движение «новых левых» требовало сильного индивидуального сознания и моральной убежденности. Индивидуализм «новых левых» качественно отличался от «неистового индивидуализма», на котором базируется система буржуазных ценностей. Это — индивидуализм романтиков. «Индивидуализм, который мы утверждаем,— не эгоизм,— заявляли ,,новые левые".— Альтруизм, который мы утверждаем,—не отказ от самого себя. Наоборот мы верим в благородство человека, позволяющее проявить свои уникальные индивидуальные качества в отношении к другому человеку и ко всему человечеству»33.
Моральный бунт личности и стремление к нон-конформизму в тех аспектах существования, которые относятся к стилю жизни, постепенно стали приобретать черты борьбы за политическое освобождение человека от экономической системы и социальных институтов,
которые все больше и больше определяют все стороны жизни граждан, ограничивая фундаментальные права на самореализацию, самовыражение и контроль над собственной жизнью.
«Новые левые» и «новые социальные» идеи обнаруживают сходство в понимании социального конфликта и движущих сил общественного прогресса. Одним из важнейших положений «новой левой» идеологии была концепция интеграции рабочего класса в существующую систему. Утверждалось, что пролетариат в эпоху «зрелого капитализма» утратил роль главного субъекта революционного преобразования общества. «Новые левые» полагали, что пролетариат и буржуазия остаются основными классами капиталистического общества. Однако развитие капитализма привело к таким структурным и функциональным изменениям этих двух классов, что они, по-видимому, больше не являются носителями исторических преобразований. Скрытая заинтересованность в сохранении и совершенствовании существующих институтов примиряет эти ранее антагонистические классы во все увеличивающемся масштабе 34.
Революционные силы, способные преобразовать общество, «новые левые» видели только в социальных аутсайдерах: антиколониальных и национально-освободительных движениях, выступлениях угнетенных и порабощенных национальных меньшинств, студенческой и учащейся молодежи, не успевшей интегрироваться в общество.
Г. Маркузе, например, рассматривал в качестве потенциальных сил, способных выдвинуть и реализовать альтернативу капиталистическому обществу, «оппозицию, сконцентрированную на двух противоположных полюсах общества: политически явно оформленные и активные группы населения гетто и интеллигенцию средних слоев, особенно представителей студенчества»35.
Из ориентации на новые революционные силы возник импульс покинуть кампусы и заняться организацией движения среди бедных, искать новые социальные группы — изгоев разных классов, материально, культурно и социально не приобщенных к буржуазному образу жизни. Надежды, связанные с бедными, объяснялись сильным влиянием популизма, верой в то, что народная культура и стиль жизни сами по себе могут
создать альтернативу материальным ценностям, ориентированным на производство.
Инстинктивный популизм соединился в движении «новых левых» с поисками собственной теории «организации общества». Разные потоки «нового левого» движения разработали общий концептуальный подход, суммированный в лозунге «демократии участия».
Одна из основных стратегических линий альтернативного движения состоит в том, чтобы, опираясь на принципы «демократии прямого участия», создавать внутри существующего общества новые демократические структуры («параллельные институты», «контринституты», «альтернативные институты», словом — «контр-общество»). Эта особенность иногда рассматривается как чуть ли не основная характеристика движения в отличие от предшествующих радикальных движений. Однако, и в этом вопросе альтернативисты выступают прямыми наследниками «новых левых».
Местные проекты «новых левых», так же как и эксперименты современных альтернативных, были направлены на создание контр-общества и представляли собой попытку внедрить ценности, структуры, жизненные стили и действия, которые прорисовывают образ будущего. Одно из возможных решений конфликта между теми, кто хотел жить по-новому, и теми, кто интегрирован в систему, виделось в попытке «сначала создать, потом расширить пространство, в котором можно развивать альтернативы и оспаривать статус-кво»36.
«Общинные союзы, ,,свободные школы", экспериментальные университеты, полицейские наблюдательные советы, созданные общинами; народные организации по борьбе с бедностью; ...независимые местные профсоюзные организации — все они могли бы стать ,,практической" стартовой площадкой для осуществления реформ в рамках существующих институтов, и в то же время указать путь к новой системе и выступить в качестве ее самостоятельной базы»37. Можно было бы подумать, что приведенная цитата взята из программы «зеленой» партии или из сочинения «альтернативного» теоретика. Но это слова одного из лидеров американских «новых левых» Т. Хейдена. Именно из подобных эскизов и выросла концепция «освобожденных зон» в индустриальном обществе.
Анархо-либеральное представление «новых левых» о «другой модели» общественного развития и самоуправ-
7 Савельева II. М.
ления, как видим, сохранилось. Но принципиально иным стало представление об их реализации.
Концепции «новых левых» в значительной степени выходили за рамки спектра буржуазно-политической мысли, поскольку они отвергали капитализм как систему. На смену первоначальной вере в достаточность методов давления на либеральных политиков пришли методы «прямого действия» как основного средства борьбы и политического самовыражения в специфических условиях «постиндустриального общества». Стратегия коалиции с либералами и рабочим классом постепенно сменилась автономной организацией новых социальных сил.
Преобразовательный потенциал «новых левых» был отчетливо радикальным. Они ориентировались на замену существующего общественного порядка качественно иным социумом: без диктатуры какого-либо класса, без представительной демократии, без государственного аппарата — т. е. децентрализованной коммунитарной общностью свободных граждан, обеспечивающих свои потребности свободным трудом и решающих все проблемы посредством местного самоуправления.
«Новые левые» видели опасность для личности в крупных экономических предприятиях и массовых политических организациях. Дебюрократизация и децентрализация рассматривались в концепциях «новых левых» как единственный путь к созданию гуманного общества. Средством решения этой задачи они считали переход к демократии участия, призванной обеспечить личное участие каждого человека в управлении обществом и «принятии социальных решений, определяющих качество и направление его жизни»38.
Организуясь по принципам, отличным от «старых левых» с их «партией авангарда», партийной дисциплиной и партийной идеологией, «новое левое» движение выработало организационную практику, предполагавшую децентрализацию и многообразие структур; прямой метод самоуправления на всех уровнях, вместо делегирования власти и ответственности, ликвидацию института политической бюрократии; всеобщий доступ в движение.
В произведениях «новых левых» уже звучал, правда не столь настойчиво и тревожно, как у «альтернативных», протест против культа технологии и экономи-
ческого роста как самоцели. Называя экономическую систему капитализма «экономикой расточительства», идеологи «новых левых» утверждали, что для своего развития она требует интенсификации эксплуатации и постоянного расширения сфер ее приложения. Не только рабочий на предприятии, но и потребитель в каждом проявлении и любом мгновении своей жизни становится объектом эксплуатации. Система, предлагая индивиду стереотипные и стандартные формы организации быта, развлечений и отдыха, блокирует всякую возможность развития индивидуальных интересов, потребностей и желаний, и человек сдает ей одну сферу автономии за другой 3!).
Переустройство экономической системы «новые левые» предполагали на основе преобразования содержания и назначения процесса труда. Стимулом к труду, по их мнению, должна была стать не потребность в деньгах или выживании, а более возвышенные импульсы. Труд должен быть развивающим, а не отупляющим, творческим, а не механическим, осмысленным, а не манипулируемым. Труд должен развивать уважение к другим, чувство собственного достоинства и социальной ответственности, поскольку это тот опыт, который оказывает решающее воздействие на привычки, убеждения и этику личности»40,— говорилось в Порт-Гуронской декларации.
Первейшим условием спасения современного общества от деградации и гибели «новые левые» считали уничтожение отчуждения человека, возвращение ему господства над вещами и средой. Эта установка нашла более или менее законченное выражение в возникновении контркультуры, предполагавшей «формирование новых отношений между людьми, принятие новых ценностей, выработку новых социальных норм, принципов, идеалов, эстетических и этических критериев, воспитание нового типа личности с новыми формами сознания и действия»41.
Контркультура, характерная для альтернативного движения, ассимилировала содержание «левого» молодежного протеста 1960-х гг. и «стала менее заметной впоследствии только потому, что она растворилась в окружающей социальной среде»42. Как полагает А. Этциони, «именно влияние ценностей, сформировавшихся в конце 1960-х гг., в сочетании с экономическим кризисом середины 1970-х, привело большинство аме-
7
риканцев к тому, что они поставили под вопрос ц,ели и ценности промышленного потребительского проекта»43. Автор, конечно, преувеличивает, говоря о «большинстве», но он правильно определяет тенденцию. В то время как студенческое движение исчерпало себя, идеологическое развитие проблематики контркультуры
продолжалось.
Перефразируя известный афоризм, можно было бы подытожить события конца 1960-х гг. словами: «революция закончилась, контркультура победила». Или, может быть, точнеэ: контркультура продолжается. Но завоевания контркультуры стали очевидны не
сразу.
Прежде всего, благодаря появлению в конце
1960-х гг. контркультуры и контркультурной среды, грань между «новым левым» и альтернативным движением оказалась весьма зыбкой. Перерыв в прэцессе развития массовых движений не означал разрыва преемственнбсти в разработке идейного наследия контркультуры, которую надо понимать не только как идеологию или определенный тип мироощущения, но и как образ жизни, модель поведения, принципы существования 44. Контркультура, как мы увидели в 1970-е гг., очень легко отделилас-ь от политической активности, и идейное развитие проблематики контркультуры продолжалось столь эффективно, что в течение 1970-х гг. этим духом оказались охвачены гораздо более широкие
слои.
От концепции «новых левых» альтернативные модели отличает скорее культурный, чем политический характер протеста. Их идейный импульс меньше направлен на разработку стратегии слома социально-политической структуры, больше — на трансформацию личности и общества. За «нет», произнесенным «новыми левыми», возникло «да»: поиск новых форм воплощения принципа единства человека и природы — в экономических экспериментах под лозунгом «малое — это прекрасно», «новых религиях», разнообразных
гражданских инициативах.
Некоторые особенности активности участников альтернативного движения отличают их от «новых левых». «Философия действия» была сильнее выражена в движении 1960-х гг. «Активисты движения знают,— писал идеолог американских ,,новых левых" Г. Зинн,— что перемены в политическом климате являются не ре-
зультатом благоволения сменяющих друг друга ,,отцов отечества" в Вашингтоне, а итогом их собственной решимости пойти на смертельный риск, участвуя в походах и демонстрациях; следствием их бесстрашия перед тюрьмами; они знают, что Кеннеди и Джонсон действовали не для них, а всего-навсего, реагируя на их действия. Эти борцы за гражданские права поднялись с колен, распрямились во весь рост и готовы сделать еще больше, не считаясь с тем, что дозволено или не дозволено историей»45.
Экстремистский пыл «новых левых» сменила идея альтернативистов о постепенной, в рамках закона, перестройке общественных структур. Если студентбунтарь 1960-х гг. был поглощен проблемой «разрушения устоев», то нынешний участник новых социальных движений, имея достаточно определенное представление об искомом будущем, готов заниматься конкретным дедом практического характера, созданием альтернативы, иногда крохотной по масштабам, но представляющейся ему реальной уже сейчас, в условиях капиталистической действительности. Активные поиски альтернатив именно в сфере образа жизни, установка наделять бытовое, относящееся к повседневному образу жизни, экспериментаторство глобальным нонконформистским смыслом выступает как наследие «нового левого» движения, трансформированного поколением 1970—1980 гг.
Итак, можно говорить о почти полной идентичности взглядов «новых левых» и альтернативных в вопросах социальной критики, системы ценностей, идеалов (экономическом, политическом, культурном), в представлениях о должной организации общества. Мы проследили также различия между ними, касающиеся, прежде всего, политической стратегии. Осталось главное. Может быть, это именно то, что позволило альтернативным оставить всех левых «слева» и выступить в качестве совершенно нового общественного движения.
Каждая идеологическая система содержит представление о «зле», с которым она сражается, и о его носителе, имеющем, как правило, материальную форму.
Кто, с точки зрения каждого из «левых» направлений, стал главным врагом общественного прогресса? По мнению «старых левых», тормозом на пути к свободе, равенству и братству является класс буржуазии,
класс собственников-эксплуататоров, прежде всего, крупных.
С позиции «новых левых», функцию регресса в корпоративном государстве подобно церкви в феодальном, выполняют либералы, защищая общество от прогрессивных перемен. Конечно, и все другие «интегрированные» в систему социальные и политические силы (классы, социальные группы, профсоюзы, партии), по, прежде всего, либералы, превратившие политические цели буржуазии в этические задачи общества.
По мнению альтернативных, обречь на гибель все человечество грозит индустриализм. Безличная, бесклассовая, отчужденная от человека и природы сила. Даже не социальный субъект, просто тип технико-экономической организации общества.
Кто приносится в жертву поступательному развитию капиталистического общества, с точки зрения «старых левых»? Эксплуатируемые классы, прежде всего, пролетариат.
Кто страдает от функционирования капиталистической системы, по мнению «новых левых»? Изгои общества, социальное дно, с одной стороны, но с другой — человек, каждый человек, отчуждаемый системой от своей сущности.
Кто оплачивает издержки индустриализма, по мнению идеологов новых социальных движений? Человек и среда его обитания, человек индустриального общества. нарушивший гармонию отношений с природой, без которой он не может существовать. (Природа может
прожить без человека).
Вот — ось, вокруг которой выстраивается альтернативное сознание. Экологический алармизм отсутствовал в программах, идеях, сознании «новых левых», непосредственных предшественников «новых социальных движений». Попытки покорить природу и сен-симопистский моральный акцент на производительном труде долго был основой не только буржуазных идеологических систем, но и массовых антисистемных движений, хотя многие и беспокоились по поводу истощения ресурсов, расточительства и излишнего экономического роста. Период 1945—1975 гг. X. Глязер называет «Тридцатилетней войной против природы» и заслугой «зеленых» считает то, что они трансформировали антикапитализм «новых левых» в аптииндустриализм экологического движения 46.
Писатель Ч. Айтматов сказал о пути человечества: «Мы плывем в океане тревог и надежд, сомнений XX века в поисках берега новой земли. И он обнаружен. Тот берег — это рождение нового человека, нового планетарного гуманизма»1.
Участники новых социальных движений, безусловно, плывут к этому берегу, но от других берегов, чем, скажем, соотечественники Ч. Айтматова. У них иное расстояние, иные течения, иные ветры. Очертания берега, которого они стремятся достичь, также скрыты от них. Их ведут заложенное в человеке чувство самосохранения, здравый смысл, исторический опыт, культурное наследие и... миражи. Они знают, для чего плывут и к какому берегу стремятся, но что на самом деле откроют эти мореплаватели?
Речь идет о социальном движении и мировоззрении международного значения, а не о наборе идей и событий, обусловленных преходящими и непродолжительными по времени действия факторами.
Видимо, есть достаточно оснований для выдвижения гипотезы, что новые социальные движения — одна из движущих сил совокупности революций — социальной, культурной, научно-технической, экологической — которые присходят в современном мире. Идеи, вдохновляющие сторонников альтернативного устройства мира, безусловно, развивают антибуржуазную традицию, но в то же время представляют новое мировоззрение XX века. Они содержат новый взгляд на человека, общество и природу.
Если суммировать тенденции развития, то получится следующая картина: в отношении экологии и здоровья населения: усиление разрушения природных основ жизни, рост нагрузок и угрозы здоровью в результате ущерба, наносимого цивилизацией; в международном отношении: обострение конфликта Север — Юг и мировой проблемы голода вследствие возрастающей зависимости развивающихся стран от
мирового рынка и проблем индустриальной модернизации; усиление опасности ядерной войны из-за роста во всем мире военного потенциала уничтожения; обострение международной борьбы за ресурсы и сырье; в социально-экономическом отношении: усиливающаяся индустриализация сферы воспроизводства собственно человека; раскол общества на «производительнотрудовое ядро» и маргинальные группы, который еще более усилился в условиях кризиса мировой экономики, возрастающая маргинализация работающего населения в результате автоматизации производства, формирования «некласса постиндустриального пролетариата», децентрализация и гетерогенизапия социальных конфликтов; в социально-культурном отношении: разрушение буржуазных культурных традиций в результате распространения форм утилитарного поведения почти во всех сферах общественной жизни; разрушение ядра буржуазной системы индивидуальных ценностей ориентации на профессию, производительный труд и карьеру; утрата веры в то, что научно-технический прогресс улучшит человеческие отношения, решит проблемы индустриального общества; в психо-социальном отношении: чрезмерные требования и перегрузки в результате индустриализации социальной жизненной сферы; обеднение социальных отношений в результате процессов формализации и бюрократизации; сокращение возможностей самовыражения и общения; «потребительская» переоценка личных потребностей 2.
Изменения в духовном климате общества зачастую предвосхищают социально-экономическое развитие, являются прогностическим «слепком» будущего. При этом идеологические новации, разумеется, не в состоянии предвидеть ни форм, ни степени интенсивности, ни масштабов предстоящего социального развития, словом, всего того, что является субстанцией реальной истории.
Задача в том, чтобы выявить необходимые и достаточные основания альтернативного мировоззрения. Достаточные очевидны. Без них альтернативные движения не возникли бы. Это — демографический кризис, ядерная опасность, экологическая угроза — глобальные проблемы, решить которые под силу только совместно, «всем миром». Природа необходимых оснований альтер-
нативного мировоззрения гораздо сложнее. Их происхождение вызвано реакцией, своего рода моральной рефлексией буржуазной культуры на собственную нравственную несостоятельность. Цивилизация, обеспечившая высокие материальные достижения — доходы, качество и доступность товаров и услуг, прогресс науки, техники, медицины — воспринимается миллионными массами как неспособная удовлетворить духовные запросы человека. С 1960-х гг. развивается кризис «субъективной базы» индустриального общества (буржуазной морали и мотивационной структуры, трудовой этики, специфического соотношения частной и общественной жизни, исторической формы индивидуализма, характерной для капитализма).
Распространение альтернативных идей объясняется тем, что они отвечают определенным потребностям людей в условиях технического прогресса, обусловленным в том числе и уровнем жизни, гарантирующим как материальную, так и психологическую возможность выбора.
Проблемы разрушительных последствий капиталистической индустриализации и бюрократической рационализации все более осознаются как наносящие ущерб основным сферам жизни общества (взаимоотношениям общества с природой, социальной среде и т. д.). По это осознание стало достаточно массовым только тогда, когда буржуазное общество смогло провозгласить себя «обществом всеобщего благоденствия».
Движения протеста в капиталистическом обществе па разных этапах истории имеют достаточно устойчивые характеристики, которые периодически воспроизводятся. На определенном витке развития системы политический протест, силы, которые воплощают его — социальные, культурные, политические — или поглощаются системой, которой они противостоят, или организуются, чтобы непосредственно представлять себя в гражданском обществе и политическом процессе.
О глубине и степени распространения альтернативных идей, о притягательности альтернативного идеала нельзя судить только по числу голосов, поданных за «зеленые» партии, по размаху митингов, демонстраций и инициатив. Структура гражданского общества очень сложна, что часто делает непредсказуемым результат борьбы тех или иных политических сил, особенно если
они немногочисленны, но сконцентрированы в «нервных узлах» общественной жизни и представлены передовыми, с точки зрения исторической перспективы, социальными группами.
Следует иметь в виду, что потенциал социального движения нельзя точно вычислить, используя критерии оценки силы той или иной политической партии, особенно, если речь идет о движении, чья философия содержит принципы децентрализованной, диффузной и сознательно неформализованной демократии. Один из важных показателей силы такого движения — его мобилизационные способности, умение организовать массу в нужное время и в нужном месте.
Оценка значимости альтернативных моделей складывается не только из механически выверенного соотношения успехов и неудач. Важен сам по себе процесс «самоконституирования», генерирования гражданской активности, степень воздействия мысли на формирование-социокультурных ориентации масс. Эскизы альтернативного мира влияют на политику, экономику, культуру. В результате идеи и практика, которые еще 15 лет назад были неприемлемы, с точки зрения широких слоев, сейчас рассматриваются по крайней мере как перспективные. В одних умах эти воззрения вполне сознательны, в других — очень неопределенны и сосуществуют с прямо противоположными им по духу идеями. Одни ценности воспринимаются массовыми слоями, другие — лишь узкими кругом приверженцев, но для многих они уже начинают служить меркой при оценке экономических и политических явлений. В противоборстве и взаимодействии альтернативных идей и традиционной культуры синтезируются принципиально новые нравственные представления. Альтернативные идеи, видимо, не предназначены для замены буржуазного мировоззрения. Но, безусловно, это серьезный духовный материал для исторического творчества. Это, может быть, нечто такое, что придает дополнительное дыхание европейской цивилизации.
По существу альтернативное движение не обладает формализованной-идеологией, и развитие альтернативных моделей, может быть, более чем многих других политологических концепций, связано с коллективной деятельностью. Новые социальные движения служат своеобразной социальной лабораторией, где рождаются новые социальные идеи и проекты. В ходе практиче-
ской деятельности они проходят проверку на состоятельность.
Непосредственное воздействие альтернативного движения на общественную практику осуществляется и в результате тех шагов, которые это движение предпринимает для улучшения «качества жизни». Люди, исповедующие идеи нового стиля жизни, рассматриваются уже не как подрывные и сомнительные личности, а как «лидеры» тех или иных групп общества и «пионеры»3.
При всей своей многослойности, противоречивости, кажущейся или сознательно культивируемой различными группами альтернативистов аполитичности, альтернативное движение стало важной составной частью демократического процесса в развитых капиталистических странах. Уже самим своим существованием оно, как часть массового протеста, вносит дестабилизирующие моменты в расстановку политических сил в странах развитого капитализма, содействуя, пусть зачастую непоследовательно, распространению антибуржуазных настроений среди населения. Более точное определение перспектив альтернативного движения и его оценку ограничивают не вполне ясные прогнозы о содержательной стороне развития капиталистического общества, существующие в современном марксистском обществоведении, и весьма противоречивые гипотезы буржуазной социальной мысли. Возможно ли в принципе развитие капитализма в сторону более альтернативного, экологичного и т. д.? До каких пределов? Что именно в альтернативных моделях и в альтернативном движении определяет будущую тенденцию?
Очевидно, что существует сфера общности альтернативного мировоззрения и нового политического мышления. Но с нашим пониманием общественных задач совпадают лишь общие принципы альтернативных моделей. Можно назвать их «объектами спасения»: мир, природа, культура, человек. В самом широком смысле совпадает и представление о должной стратегии, предполагающей демократизацию, развитие терпимости, гуманизма. Однако здесь очень разные точки отсчета, чтобы говорить об общности. Конкретные альтернативные модели: экономическая, политическая, организационная, культурная имеют мало точек соприкосновения с нашими представлениями о будущем обществе. Это связано не только с философской ориентацией, но и с разницей исходных уровней, с существенной соци-
ально-экономической поляризацией между социализмом и капитализмом.
На Западе — новые социальные движения являются реакцией на технологическую революцию, у нас — на технологическую отсталость. «Новое» мышление отражает существование этих «ножниц», диалектику формационных и классовых противоречий.
II все же сейчас уже нет сомнений в том, что нельзя игнорировать сущностное единство современного человечества, его общие интересы и ценности.
«Что значит сегодня, в сугубо конкретном смысле, понятие общечеловеческого? Оно значит: не допустить ядерной войны. Остановить опасную деградацию природы. Выбить из рук реакции такое ее оружие, как возможность натравливать народы один против другого. Накормить голодных, вылечить больных, научить неграмотных. Не допустить кризисных потрясений, от которых страдали бы миллионы простых людей. Обеспечить социально-экономическое развитие, преодоление отсталости, прогресс науки и культуры, обмен подлинными духовными ценностями, защитить нравственную сферу человека от засорения и отравления.
Вот реальное содержание общечеловеческих интересов сегодня. Какой из них противоречит идеалам и целям социализма?— Ни один! Какой из них противоречит интересам рабочего класса?— Ни один! Какой из них противоречит интересам нашей страны, мирового социализма?— Тоже ни один»4.
Само собой разумеется, что возможности сотрудничества в решении общечеловеческих задач относятся и к новым социальным движениям. Тем не менее сегодняшняя реальность такова, что идеологически альтернативные концепции конфронтируют и с капитализмом, и с социализмом. Для альтернатпвистов обе системы «являются вариантами отчужденного общества фабрик и бюрократии, ориентированного на разрушительный промышленный рост»5. Фактически же идут поиски альтернативы капитализму, поскольку они живут и действуют в капиталистическом мире. Их реакция на буржуазную модель развития — конкретна, на «реальный социализм»— более абстрактна.
Позиции марксистов в отношении новых социальных движений в настоящее время определяются пониманием того, что «эти люди пришли надолго»6. Отмечается умение альтернативистов быстро реагировать на
самые острые проблемы. Однако в марксистских оценках действует в то же время, как представляется, не очень гибкий принцип: поддержка практической деятельности альтернативного движения (прежде всего, борьбы за мир, а также демократических, антиимпериалистических акций, гражданских инициатив) и достаточно решительное отрицание его социально-экономических и философских концепций. Речь здесь идет не о пренебрежении тактической гибкостью. Она в определенной мере уже обретена. Когда есть возможность выступить за общие требования, коммунисты на Западе стараются не упустить ее, идут на сотрудничество, не ставя предварительных условий. Но когда на первый план выступают мировоззренческие вопросы, до совместных акций, как правило, дело не доходит 7.
Думается, что конструктивнее и точнее был бы дифференцированный подход и к идейным установкам альтернативистов, и к их активности. Ибо из принципиально ошибочной программы никак не могут автоматически вытекать социально-позитивные действия. Значит, либо очень сложен механизм перевода идей в практику (и тогда его надо по меньшей мере постараться понять), либо в альтернативной идеологии присутствуют весомые рациональные «зерна», а в практике с необходимостью должны быть (и есть!) плевелы.
Хотя политический смысл новых социальных движений и их идеология не всегда совпадают, и многие люди участвуют в движении, не принимая его идеологии, а порой просто мало знают о ней, нет никаких оснований отделять реальные действия и результаты от идеологии, а тем более противопоставлять их. Они при всей противоречивости нерасторжимы.
Благодаря деятельности альтернативистов такие важные по своим последствиям функции, как внешняя политика, защита окружающей среды, строительство атомных станций, перестали быть исключительной прерогативой бюрократических структур, поднялись на уровень общественных интересов. Утвердилась новая роль гражданского общества, усилилось чувство личной ответственности гражданина, меньше стало классических «обывателей». Это, кстати, один из значительных показателей способности капиталистического общества преодолевать синдром мещанства.
Альтернативные идеи и практика несомненно воздействовали на комплекс эмоциональных связей, на
отношения к близким, обездоленным, детям и старикам. Меняется отношение к труду, досугу, общественной деятельности. Меняется отношение человека к самому себе.
На волне альтернативного движения возродился социалистический идеал. Он уже другой — прежний частично реализовался (причем не только в социалистическом лагере), частично устарел, частично оказался несостоятельным.
Очень долго мощнейшей силой социальных перемен было стремление к равенству, эгалитаризм. «Если я задам вопрос, какая страсть вызвала французскую революцию и какой класс общества испытал ее сильнее всего, я отвечу: страсть к равенству, и люди, принадлежащие к последнему классу, были склонны больше всех в силу своего невежества, как и в силу своего интереса, неистово отдаться ей,— писал Сен-Симон.— Последствием страсти к равенству было разрушение социальной организации, существовавшей в момент взрыва»8.
Концепция, устанавливающая в будущем одинаковость жизни и «равное счастье» всех, означала в конце концов провозглашение совершенного, абсолютного, будто бы природного равенства сведенных к минимуму человеческих потребностей.
Такое понимание открывало возможность движения (и мысли, и общества) к грубому, неразвитому, аскетическому, уравнительному коммунизму.
Понимая необходимость внести ясность в этот вопрос, Ф. Энгельс писал в 1875 г. А. Бебелю: «Представление о социалистическом обществе как царстве равенства. есть одностороннее французское представление, связанное со старым лозунгом «свободы, равенства и братства»,— представление, которое как определенная ступень развития было правомерно в свое время и на своем месте, но которое, подобно всем односторонностям прежних социалистических школ, теперь должно быть преодолено, так как оно вносит только путаницу и так как теперь найдены более точные способы изложения этого вопроса»9.
Теоретики марксизма обосновывали принцип гармонизации личного и общественного интереса, полагая, что ликвидация частной собственности и эксплуатации человека человеком приведет к расцвету личности, высвобождению созидательного, творческого, альтруистического начала. Но уже в первые годы истории реаль-
ной страны, строящей социализм, вдумчивым и независимый ученый, и к тому же из тех, кто готов был жить в «обществе свободных людей», Н. Д. Кондратьев задумывается: «На чем основана вера, что социализм органически может и в состоянии привести к расцвету и большему высвобождению личности, к обогащению духовной и материальной культуры? На чем основана вера, что социализм, в особенности централистический, органически не враждебен личной свободе, личному праву? Вот вопрос, который надлежало бы подвергнуть анализу,— вопрос, который ходом современных событий выдвигается с чрезвычайной остротой... Задача грядущего поколения — разрешить его»10.
Одну из своих рецензий, которую скорее можно отнести к разряду политологических миниатюр, советский философ В. Чаликова начинает с замечания, что утопия «известна всем по именам Фурье и Сен-Симона (которых никто не читал)»11. К этому можно добавить, что тот, кто читал, находит в них огромный материал для аналогий, сопоставлений и цитирования. «Революция оказала нам плохую услугу,— писал А. Сен-Симон,— и можно опасаться, что она принесет нам еще много зла, и ее неудача повергнет нас в отчаяние. Обвинение в наших несчастьях — могучее оружие в руках врага — уничтожим или по крайней мере обезвредим его и, отделив в нашем сознании свободу от революции, оставим революции все ее безумства и воздадим свободе все ее почести, облечем ее доверием и силой, вернем ей ее принципы... Народу мало любить свободу, чтобы быть свободным,— ему прежде всего необходимо познание свободы.
Наука о свободе, как и все другие науки, располагает своими данными и своими обобщениями. Но эта наука не признана, о ней догадываются лишь немногие, и до тех пор, пока она не станет общим достоянием, свобода будет получать силу и положение только извне, у нее не будет своей собственной жизни, она будет равна почти нулю...
Старые идеи дряхлеют и не могут помолодеть, нам нужны новые»12. Пространную цитату, которую мы сочли нужным здесь привести, А. Сен-Симон заключает призывом поставить перед философами новую задачу, которую налагает на них «век индустриальный». Кажется, только два последних слова и выдают календарное время письма А. Сен-Симона. «Век индустриальный»,
в недрах которого великий утопист разглядел социализм, как неотъемлемое свойство, как условие и следствие. Новое историческое время, которое, кажется, наступает сегодня, формирует новый общественный идеал. Его содержание отражает нелегкое движение человечества из «царства необходимости» в «царство свободы». Главная цель на этом этапе осознается как преодоление отчуждения (в экономике, политике, культуре, частной жизни).
Ключевую роль в альтернативном движении играет идея децентрализации. Это требование имеет много аспектов: антиэтатизм, т. е. конфликт с государством; разукрупнение, т. е. конфликт с господствующей экономической моделью массового товарного производства; самоуправление, т. е. конфликт с механизмом представительной демократии, требование «прямого участия»; снятие отчуждения личности, по мнению проводников альтернативных идей, неизбежного в больших социальных системах.
«Идея демократизации всего миропорядка превратилась в мощную социально-политическую силу»13. Возросшая общественная потребность в демократии во многом связана с убежденностью, что прежняя система власти несовместима с важностью и неотложностью решения стоящих проблем, с необходимостью усиления контроля над теми, кто принимает решения.
В «Тезисах о Фейербахе» К. Маркс писал: «Вопрос о том, обладает ли человеческое мышление предметной истинностью — вовсе не вопрос теории, а практический вопрос. В практике должен показать человек истинность, то есть действительность и мощь, посюсторонность своего мышления»14.
Утопический компонент, неизменный, а часто и доминирующий в альтернативных моделях, постоянно будет вступать в противоречие с практикой движения. И именно на практике должно стать очевидным противоречие радикалистских и консервативных выводов. Склонность к «выпадению из общества», стимулируемая альтернативным движением, уже обозначила в реальной жизни свои. пределы и неоднозначную сущность. Все шире среди участников и теоретиков новых социальных движений понимание реальности, состоящей в том, что создать экологическое общество — это значит не остановить технический прогресс, а обеспечить экологически конформное производство.
С этикой «альтернативных* спорить сложно, да И не нужно. Но идея свободного сообщества единомышленников, сохраняющего эмоциональную теплоту и в то же время предоставляющего каждому члену определенную свободу, оказалась трудноосуществимой. Внутренние конфликты и напряжение в коммунах, видимо, носят постоянный характер, мало зависящий от исторических обстоятельств 16.
Самой слабой стороной альтернативной концепции является ее экономическая часть. Недаром даже среди сторонников «зеленых» примерно 40 % говорят о поддержке ныне действующей экономической модели. По сути дела вся экономическая программа альтернативных, как, впрочем, экономическая программа любой разновидности радикализма, сводится к понятиям «мелкий» и «малый».
Мелкая собственность, мелкое производство являются основой становления любой формации (античной — до упрочения рабства, феодальной, капиталистической, социалистической?). Но всякий раз мелкая частная собственность по необходимости приобретает со временем окраску того способа производства, который является господствующим для своей эпохи. Мы, конечно, не можем судить о том, является ли современное широкое распространение форм индивидуального труда, в том числе и высокосложного, признаком становления новой формации или очередным этапом в технологическом развитии буржуазной цивилизации. Но «весь известный опыт свидетельствует: история никогда, ни на одном направлении не достигала прогресса через упрощение. Наоборот, каждая следующая формация, социально-экономическая или политическая система оказывались внутренне сложнее предыдущей»16.
На предшествующем этапе своего развития альтернативное движение решало, прежде всего, задачу самоутверждения в буржуазном обществе, завоевания определенного экономического, политического, идейного, культурного пространства. Отсюда подчеркнутое стремление к «идейной чистоте», жесткость установок, крайность позиций, в общем «упрощенность». Видимо, следующий этап в развитии альтернативного сознания и действия предполагает усложнение представлений о мире, обществе и путях социальной трансформации. Этот процесс углубит уже наметившийся раскол движения по идейным и тактическим вопросам на фундаменталистов
и экосоциалистов, пуритан и умеренных, буржуазный и контркультурный потоки.
Альтернативные модели в настоящий момент выражают духовный поиск и политический выбор миллионов людей. Положительной стороной альтернативистской социально-политической теории, в отличие, например, от религии (в том числе нетрадиционных форм, новых сект, мистических кружков и т. п.), является и то, что помимо иллюзорного представления об общей социально-политической ситуации и способах ее преодоления она содержит практический проект. Это придает ей огромную мобилизующую силу и реальный преобразовательный потенциал. Даже неудавшиеся в целом утопические эксперименты прошлых времен в том или ином направлении меняли статус-кво, содействуя накоплению социального опыта. Вспомним, сколь поучительной оказалась судьба Новой Гармонии Р. Оуэна. Инновационная функция новых социальных движений, которые служат своеобразной «социальной лабораторией», осознается и фиксируется в программных документах «зеленых» партий. Будущее движения, его шансы на то, чтобы оставаться значимой контрсилой, расширять свои ряды, конечно, зависит более всего от способности развить перспективу, обладающую, говоря словами К. Маркса, «предметной истинностью».