Морис Метерлинк

В ГЛУБИНЕ

Перевела Ксения Рагозина

Персонажи:

В саду

Старик.

Чужой.

Марфа

и Мария.

внучки Старика

Крестьянин.

Толпа.

В доме

(немые персонажи)

Отец.

Мать.

Две дочери.

Ребёнок.

Старый сад, заросший вербой, расступается перед домом, с тремя освещенными окнами на первом этаже. Довольно ясно различимо семейство, бодрствующее при свете лампы. Отец сидит у камина. Мать, облокотившись на стол, смотрит в пустоту. Две девушки в белом вышивают, мечтательно улыбаясь тишине и покою комнаты. Ребёнок дремлет, склонив голову на левое плечо матери. Кажется, если кто-нибудь из них встанет, сделает шаг или жест, то расстояние, свет и марево окон словно бы замедлят движения и они покажутся величественными, скупыми, почти потусторонними.

В сад осторожно входят Старик и Чужой.

Старик. Мы позади дома в глухой части сада. Сюда они не заходят. Двери с другой стороны. Заперты, ставни закрыты. А здесь ставень не было никогда... Да, я вижу лампа горит. Значит, еще не ложились. Наше счастье, что они не слышали шагов, а то мать или дочери вышли бы, и что нам тогда делать?

Чужой. Как мы поступим?

Старик. Я посмотрю вначале, все ли дома. Да, отец здесь, он сидит у камина, ждет, сложив руки на коленях... Мать облокотилась на стол...

Чужой. Она смотрит на нас.

Старик. Нет, она сама не знает, куда глядит остановившимся взглядом... Она не может нас различить в тени старых деревьев. Все же не подходите так близко. Сестры умершей тоже в комнате. Они так мирно вышивают, а ребёнок уснул. Девять на часах в углу... Они ни о чем не подозревают и не разговаривают.

Чужой. Если бы привлечь внимание отца, подать ему какой-нибудь знак. Он как раз повернулся к окну. Хотите, я постучу? Пусть кто-то один узнает раньше остальных...

Старик. Но кто?.. Нужно выбрать очень осторожно... Отец стар и немощен... Мать тоже, а сестры -- они ещё молоды... И все так любили её, как не умеют теперь и не смогут впредь... Я не знал дома счастливей... Нет, не подходите к окну... это хуже всего... Расскажем о случившемся насколько можно проще, точно о чем-нибудь самом обыкновенном. Не нужно казаться слишком печальными, и без того их горе много глубже, а мы совсем потеряемся... Давайте обойдем дом, постучим в двери и войдем как ни в чем не бывало. Я войду первым, это их не удивит, я часто захожу к ним скоротать вечерок, приношу цветы и фрукты.

Чужой. Зачем мне с вами? Идите один, позовёте потом -- я подожду... Я чужой им человек, всего лишь прохожий, они не видели меня никогда...

Старик. Все же, пойдёмте вместе. Если весть о несчастье приносит не один человек, она не так ошеломительна и не так тяжела... Я думал об этом всю дорогу сюда... Если я войду один, придётся сразу им сказать, нужно не так уж много слов, чтоб они поняли, а потом воцарится тишина, я боюсь молчания после того, как они узнают... Сердце может остановиться... Если нас будет двое, я смогу их подготовить, прежде чем сказать что-нибудь вроде: «Её нашли так... Она плыла по течению, сложив руки на груди...»

Чужой. Руки были не сложены, а вытянуты вдоль тела.

Старик. Видите, говоришь, сам не понимая что, а несчастье уже затерялось в подробностях... Без вас, насколько я их знаю, я не успею сказать и двух слов, как произойдет что-то ужасное, известное только Богу... Мы заговорим поочерёдно, они будут нас слушать и не сразу распознают скорбную весть... Подумайте, ведь там мать, и жизнь в ней едва теплится... Пусть первая волна горя разобьется о пустые слова... Рядом с несчастными всегда кто-то должен быть, кто-то должен говорить с ними. Даже равнодушные, не зная того, облегчают горестную ношу... И она распадается бесшумно и без усилий, доставаясь каждому как воздух, как свет...

Чужой. А вы промокли, с пальто течет на плиты.

Старик. Я намочил только полы, и то немного, а вот вы, кажется, замерзли. И на груди земля... По дороге я не заметил, было темно...

Чужой. Пришлось войти по пояс в воду.

Старик. И долго вы там пробыли?

Чужой. Нет, вы подошли почти сразу. Я шёл в деревню -- вдоль реки по крутому берегу, вечерело. Больше смотрел на теченье, чем на дорогу, так казалось светлее, вот и шёл, пока не заметил нечто странное у самых камышей. Оказалось, это были ее волосы, они крэгом распластались по поверхности воды и поток колыхал их над головой...

Девушки в комнате поворачивают головы к окну.

Старик. Вы успели заметить, как у сестер дрогнули волосы на плечах?

Чужой. Они повернули головы в нашу сторону, они всего лишь повернули головы... Это я, наверное, говорил слишком громко... -- Девушки отворачиваются. -- Вот они уже и не смотрят... Пришлось войти в воду по пояс, так я смог взять ее за руку и вытащить на берег. Она была красива, как ее сестры...

Старик. И даже красивей... Я совсем пал духом...

Чужой. Не мучайте себя, мы сделали всё, что в человеческих силах... Она была мертва уже больше часа...

Старик. Она жила ещё этим утром!.. Я встретился с ней, выходя из церкви... Она сказала, что уходит, сказала, что навещает сегодня свою бабку с другого берега... С другого берега той самой реки, в которой вы нашли её... Она не знала, когда мы увидимся вновь и хотела просить о чём-то, но всё никак не могла, заторопилась и ушла. И я ничего не увидел!.. Всё думаю об этом... Она улыбалась так, словно ей было о чем молчать, или словно боялась, что её не поймут... Она, должно быть, ещё на что-то надеялась... а глаза уже потускнели, она ведь почти не смотрела на меня...

Чужой. Крестьяне рассказали, что она бродила вдоль берега до самой темноты... Они думали, цветы собирает... Может быть, её смерть...

Старик. Как знать? Да и что теперь узнаешь?.. Она была, должно быть, из тех, кто всё время молчит, пряча в себе ни одну причину, чтобы не жить... В чужую душу не заглянешь, как в эту комнату. А в их душу -- и подавно... Такие, как она, и не говорят ничего особенного, и никто не подозревает... Вот так месяцами живёшь рядом с теми, кто уже не принадлежит этому миру, чьей душе нестерпимо тяжело; отмахнешься от их слов, и, видите, к чему это приведёт?.. Такие, как она, походят на недвижимых кукол, тогда как душа их в постоянном движении... Они сами не знают, кто они есть... Она могла бы и дальше жить, как другие, твердить до самой смерти: «Утром пойдет дождь, месье...», или лучше: «Идёмте завтракать, вы тринадцатый за столом», или пуще того: «Фрукты не дозрели»! Такие с улыбкой говорят об увядших цветах и плачут по ночам. И сам ангел не разберёт, что там в глубине, а человек не понимает, пока не случится беды... Вчера она сидела там, под лампой, вместе с сестрами. Доведись вам проходить мимо, вы не увидели бы их такими, какими следует... Мне самому кажется, только теперь я увидел их... В повседневную жизнь дулжно что-нибудь привнести, прежде чем удастся понять... Она вырастет у вас на глазах в соседнем доме, а увидите по-настоящему её только когда уйдёт навсегда... И, однако, какой она обладала душой, какая бедная, наивная и неисчерпаемо несчастная душа была у моей девочки, раз она говорила, что полагалось говорить, и делала, что полагалось делать!..

Чужой. Сейчас они улыбаются в безмолвии комнаты.

Старик. Они не беспокоятся... не ждут её сегодня...

Чужой. Они улыбаются, боясь шелохнуться... отец прижимает палец к губам...

Старик. Он хочет показать, что ребёнок уснул, у матери на груди...

Чужой. Она не смеет поднять глаз из страха смутить его сон...

Старик. Сестры оставили вышиванье... комната погружена в тишину.

Чужой. Они не подняли моток белого шелка, он упал на пол...

Старик. Смотрят на ребёнка...

Чужой. И не знают, тчо кто-то смотрит на них...

Старик. И на нас смотрят...

чужой. Они подняли глаза...

Старик. Хотя и не могут ничего увидеть...

Чужой. Хотя они кажутся безмятежными, непонятно, что происходит...

Старик. Они полагают себя в безопасности... заперли двери, задвинули железные засовы на ставнях... Они укрепили стены старого дома, замкнули щеколды трёх дубовых дверей... Они предусмотрели всё, что можно предусмотреть...

Чужой. Пора, наконец, сказать им... Не то кто-нибудь войдёт и сообщит в одночасье... На лугу возле умершей собралась толпа крестьян, что если кто-то из них постучит в дверь...

Старик. с умершей остались мария и Марфа. Крестьяне взялись сплести носилки из веток вербы, я велел старшей внучке пойти вперёд и предупредить нас тотчас, как они тронутся в путь со своей ношей. Подождём Марию и войдём с ней вместе... Не нужно было смотреть на них... Хотел ведь просто постучаться в дверь, зайти, подыскать слова и сказать... Но я слишком долго смотрел, как они живут под своей лампой...

Входит Мария.

Мария. дедушка, они идут.

Старик. Это ты, Мария? Где они?

Мария. У подножия дальних холмов.

Старик. Они хранят молчание?

Мария. Я сказала им молиться в полголоса. Марфа с ними...

Старик. Их много?

Мария. Вся деревня собралась. Они принесли факелы, но я сказала потушить...

Старик. Какой они пошли дорогой?

Мария. Узкими тропинками. Они идут медленно...

Старик. Пора...

Мария. Вы им сказали, дедушка?

Старик. Вы же видите, мы ничего не сказали... Они всё ещё ждут под лампой... Посмотрите, дитя моё, посмотрите: поймёте кое-что в жизни...

Мария. О! они кажутся такими спокойными!.. Я словно вижу их во сне...

Чужой. Осторожней, я заметил, как вздрогнули обе сестры...

Старик. Они встают...

Чужой. По-моему, идут к окнам...

Пока они говорят, одна из сестер подходит к правому окну, вторая -- к крайнему слева, прижав ладони к стеклам, они внимательно всматриваются в темноту.

Старик. К среднему окну никто не подходит...

Мария. Они смотрят... Они прислушиваются...

старик. Старшая улыбается чему-то, скрытому от глаз...

Чужой. А у другой глаза полны страха...

Старик. Осторожнее... никто не знает, как далеко простирается человеческая душа...

Долгое молчание. Мария приникает к груди старика, съёжившись, обнимает его.

Мария. Дедушка!..

Старик. Не плачьте, дитя моё!.. И мы уйдём в свою очередь...

Молчание.

Чужой. Долго смотрят...

Старик. Они могли бы так смотреть сотню тысяч лет и ничего бы не заметили, несчастные сестры... ночь слишком темна... Они смотрят сюда, но несчастье приближается с другой стороны...

Чужой. Хорошо, что смотрят сюда... Что-то надвигается со стороны луга...

Мария. Наверное, это они... Но пока так далеко, что различимы с трудом...

Чужой. Тропа извилиста... Вот их снова видно на склоне, освещенном луной...

Мария. О! Кажется, их стало ещё больше... пока я бежала к вам, присоединились люди из предместья... Им придётся ещё обогнуть холм...

Старик. И ничто не остановит... Теперь и я могу различить их... Вон они, движутся по лугу... Кажутся такими маленькими, и почти слились с травой... Можно подумать, это дети играют при лунном свете... Если сёстры их заметят, всё равно не поймут... Они отвернутся от окон, но тй будут неотвратно приближаться шаг за шагом... а горе, которое они несут, растёт уже более двух часов... Не им помешать ему; те же, что несут его, не могут больше остановиться... Оно теперь их господин, которому они должны служить... У горя есть воля и оно следует своему пути... Оно неутомимо и стремится только к одному... Всем приходится отдать ему часть усилий... И вот они печальны, но идут, полны жалости, но неумолимо приближаются...

Мария. Старшая теперь не улыбается, дедушка...

Чужой. Отошли от окон...

Мария. Обнимают мать...

Чужой. Старшая ласкает локоны ребёнка. Но он не проснулся...

Мария. О! вот и отец хочет, чтобы его тоже обняли...

Чужой. Снова тихо...

Мария. Возвращаются к матери...

Чужой. А отец следит глазами за тяжелым маятником часов...

Мария. Они как будто молятся, сами не зная, что делают...

чужой. Как будто внемлют голосам своих душ...

Молчание.

Мария. Дедушка, не говорите им сегодня!..

Старик. Вот видите, вы тоже пали духом... А я ведь знал, не нужно было смотреть. Мне скоро восемьдесят три, но впервые зрелище жизни поразило меня. Я не понимаю, почему всё, что они делают, кажется мне таким странным и значительным... Они просто сидят в ожидании ночи при свете своей лампы, так же как и мы могли бы ждать; а между тем я смотрю на них с высоты другого мира, потому что мне открылась одна маленькая истина, которая им пока не знакома... так, дети мои? Но скажите мне, почему вы тоже бледны? Может быть, есть нечто, я не способен это осознать и высказать, но именно оно, это нечто, заставляет вас плакать? Прежде я не знал, что в жизни так много печального, что она внушает страх тому, кто вглядится в неё... Но теперь -- даже минуй горе, меня ужаснул бы их покой... Они слишком доверяются этому миру... Вот они, отделённые от беды лишь этими жалкими окнами... Они верили, что ничего не случится, потому что они заперли дверь, но они не знают, что в глубине человеческой души всегда что-то происходит, и что мир не кончается за порогом дома... Они так уверены в своей маленькой жизни, они даже не подозревают, что многие другие знают о ней ещё больше; и что я, несчастный старик, я стою в двух шагах от запертых дверей и держу их маленькое счастье в своих дряхлых руках, которые всё никак не осмеливаюсь разжать...

Мария. Сжальтесь, дедушка...

Старик. Их мы пожалеем, дитя моё, но к нам жалости нет...

Мария. Скажите завтра, дедушка, скажите, когда рассветёт... Они меньше будут горевать...

Старик. Может быть, вы и правы... Оставить бы всё в ночи... К тому же свет смягчает боль... Но что они скажут нам утром? Несчастье ревниво... Те, кого оно постигло, хотят узнать прежде чужих. Они не хотят оставлять его в руках неизвестных... Получится, что мы отняли у них нечто, принадлежащее им по праву...

Чужой. К тому же времени больше нет, я различаю слова молитв, произносимые шёпотом...

Мария. Они здесь... Проходят мимо изгороди...

Входит Марфа.

Марфа. Это я. Я привела их. Они ждут на дороге, как я велела.

Раздаются крики детей.

Марфа. Дети все-таки кричат... Я запретила брать их с собой, но они очень хотели и матери не послушались... Я сейчас им скажу... Хотя, они сами замолчали... -- (в сторону) Все готовы? -- Вот, принесла колечко, его нашли при ней... Я сама положила её на носилки. Она словно не умерла, а заснула. Едва справилась, её волосы оказались такими непослушными... Я велела нарвать маргариток, жалко, не нашлось других цветов... Что вы тут делаете? Почему не с ними?..-- она смотрит на окна -- Они не плачут? Они... Вы не сказали?

Старик. Марфа, Марфа, в твоей душе слишком много жизни, ты не можешь понять...

Марфа. Отчего же? -- помолчав, укоризненным тоном -- Вы не смогли, дедушка...

Старик. Марфа, ты не знаешь...

Марфа. Я сама скажу.

Старик. Остановись, дитя моё, посмотри на них мгновение...

Марфа. О! Как они несчастны!.. Они не могут больше ждать!..

Старик. Почему?

Марфа. Не знаю... но так больше невозможно...

Старик. Иди ко мне, дитя моё.

Марфа. Каким терпением нужно обладать!

Старик. Иди ко мне, дитя моё!

Марфа. -- обернувшись -- Где вы, дедушка? Я так несчастна, я не вижу вас больше... Кажется, я забыла, что делать...

Старик. Не смотри на них; пока они не узнали, не смотри на них больше...

Марфа. Я пойду с вами...

Старик. Нет, Марфа, останься... Присядьте с сестрой на каменную скамью против стены. Не смотри... Ты слишком молода и не сможешь забыть... Ты ещё не знаешь, какие бывают лица у людей, когда смерть только что прошла в глазах... Там будут, возможно, кричать... Не оборачивайся... Или ничего не будет... Если не услышишь криков, тем более не оборачивайся... Нельзя узнать наперед, какой путь изберет скорбь... Тихие рыдания из глубины души, -- и это всё, обычно... Я сам не знаю, что со мной будет, когда их услышу... Это уже за пределами жизни... обними меня, дитя моё, прежде чем я войду...

Шёпот молитв приближается и нарастает. Часть толпы заполняет сад. Слышны тихие торопливые шаги и приглушённые разговоры.

Чужой. -- толпе -- Остановитесь... Не подходите к окнам... Где она?

Крестьянин. Кто?

Чужой. Где остальные... носильщики?

Крестьянин. Они идут по дорожке к дверям дома.

Старик удаляется. Марфа и Мария садятся на скамью спиной к окнам. В толпе тихий ропот.

Чужой. Тише!.. Не разговаривайте!

В доме Старшая из сестёр поднимается и подходит к дверям проверить засовы.

Марфа. Она открывает?

Чужой. Нет, как раз наоборот...

Молчание.

Марфа. Дедушка не вошёл?

Чужой. Нет... Она садится рядом с матерью.. Остальные не шелохнутся... А ребёнок всё спит...

Молчание.

Марфа. Сестра, милая, дай мне ладони...

Мария. Марфа...

Обнимают и целуют друг друга.

Чужой. Должно быть, он постучал... Все подняли головы. Переглядываются...

Марфа. О! О! Моя бедная сестра... Я тоже вот-вот заплачу...

Прячет лицо на плече сестры, подавляя рыдания.

Чужой. Должно быть, он снова стучится... Отец смотрит на часы... поднимается...

Марфа. Сестра, сестра, я пойду туда... Их нельзя больше оставлять одних...

Мария. -- удерживая сестру -- Марфа! Марфа!

Чужой. Отец подошёл к дверям... Потянул задвижку... Открывает осторожно...

Марфа. О!.. Вы не видите тех...

Чужой. Что?

Марфа. Тех, носильщиков...

Чужой. Он лишь чуть приоткрыл дверь... В проёме видны угол лужайки и фонтан... не отпускает ручку, отступает... У него такой вид, словно он хочет сказать: «А! Это вы!»... протягивает руку, заботливо закрывает дверь... Ваш дедушка входит в комнату...

Толпа приникает к окнам. Марфа и Мария сначала только оглядываются, потом тоже подходят, тесно обнявшись. Видно Старика, входящего в гостиную. сестры умершей встают; мать также встает, заботливо уложив ребёнка в кресло, оставленное ею, таким образом, что снаружи видно, как ребёнок спит, склонив голову на плечо, в самом центре комнаты. Мать устремляется навстречу Старику и протягивает ему руку, но отдергивает прежде чем Старик успевает до неё дотронуться. Одна из дочерей хочет взять у Старика пальто, другая между тем пододвигает кресло. Старик жестом отказывается. Отец улыбается с выжидающим видом. Старик смотрит на окна.

Чужой. Он никак не решается сказать... Смотрит на нас...

Легкий ропот в толпе.

Чужой. Замолчите!...

Старик, увидев в окнах лица, быстро отводит глаза. Раз уж одна из сестёр всё предлагает и предлагает ему кресло, он садится, наконец, и растерянно трёт лоб правой рукой.

Чужой. Он сел...

Остальные персонажи, находящиеся в комнате, тоже садятся, тогда как Отец говороит что-то излишне многословно. Наконец Старик открывает рот, и звук его голоса, кажется, привлекает общее внимание. Но Отец его перебивает. Старик снова заговаривает, и постепенно остальные застывают. Внезапно Мать вздрагивает и поднимается.

Марфа. О! Мать сейчас поймёт!..

Марфа отворачивается и прячет лицо в ладонях. В толпе снова шум, давка. Дети требуют, чтобы их взяли на руки, желая тоже посмотреть. Почти все матери соглашаются.

Чужой. Тише!.. Он ещё не сказал...

Видно, как Мать с тревогой перебивает Старика. Он произносит ещё несколько слов; затем внезапно все остальные поднимаются с мест и, видимо, наперебой начинают расспрашивать его. Старик медленным кивком головы делает утвердительный знак.

Чужой. Он сказал!.. Сказал всё разом!..

Голоса в толпе. Сказал! Сказал!

Чужой. Ничего не слышно...

Теперь и Старик поднимается из кресла и, не оборачиваясь, указывает пальцем на дверь позади себя. Мать, Отец и две Дочери бросаются к двери, которую Отцу не сразу удается открыть. Старик пытается помешать Матери выйти.

Голоса в толпе. Они выходят! Выходят! Вот они!

В саду давка. Все кроме Чужого бросаются за угол дома и исчезают. Чужой остается под окнами, сквозь них видно, как семейство одновременно выходит из комнаты через двери, обе створки которой, наконец, широко распахнуты. В дверном проеме показалось звездное небо, лужайка и фонтан, освещенные луной. Между тем в центре покинутой всеми комнаты в кресле продолжает мирно спать Ребёнок. -- Молчание.

Чужой. Ребёнок не проснулся!..

Уходит.

Занавес